Я помотал головой, как жеребенок, точно отгоняя мысли, достойные труса и ничтожества. За девятнадцать лет можно было бы и привыкнуть, что жизнь – это всегда жестокая битва. Стоит ненадолго расслабиться – и вот ты уже беспомощной мухой трепыхаешься в паучьих сетях. Наверное, я еще подростком слишком часто расслаблялся, раз юношей попал в грубые лапы психиатров и даже лишен права жениться на любимой девушке.
Ширин легонько сжала мою руку, заглянула мне в лицо своими чистыми агатовыми глазами. Сказала:
– Все будет хорошо.
– Все будет хорошо, – как эхо, повторил я.
Мы, как будто, это друг другу пообещали.
Когда мы погрузились в подошедшую маршрутку, я почувствовал себя лучше. Мы уже на финишной прямой – а Бахром на сей раз не позвонил, не отменил собеседование. В ближайшие полчаса все решится. Моя девочка не провалит интервью. Я уверен был: кадровичка будет покорена природным обаянием моей милой. Завтра Ширин выйдет на работу. «Секретарша ресепшена» – звучит волшебно, как строчка из песни.
Колесили мы долго. Из окна салона маршрутки мир казался еще темнее, чем был. Все контуры размывались – ничего не разглядишь. Я не столько увидел, сколько угадал: циклопические многоэтажки сменились маленькими бревенчатыми домиками с треугольными крышами; вместо непробиваемых бетонных оград потянулись заборчики из досок. Да уж: в каких только глухих районах не сдают помещения под офис. По утрам здесь, должно быть, разносится пение петухов.
Мы все ехали и ехали. Я беспокойно заерзал: как бы нам не проскочить свою остановку. Но вот водитель громогласно объявил:
– Лиственная, владение сорок девять!..
Поблагодарив шофера, я и моя девочка вылезли из остановившейся маршрутки. Чтобы вновь оказаться под густо сыплющимся из туч мокрым снегом. Маршрутка сразу же укатила, оставив нас возле двухэтажного деревянного здания – сложенного из бревен куба. Наши сердца бешено стучали. Осталось только найти двери офиса, за которыми мою милую ждут на интервью. Я думал: мы дойдем до офисного порога, я поцелую мою Ширин и пожелаю ей удачи. Моя красавица ступит в офис, а я останусь караулить снаружи. Минут через двадцать-тридцать моя милая выпорхнет, сияющая от счастья, и бросится мне на шею: «Родной, меня взяли, взяли на работу!..»
Откуда нам было знать, что все случится иначе?.. Что ведьма-судьба играет не по людским, а по собственным непостижимым правилам?.. Что эта самая ведьма просто-напросто сгребет фишки морщинистой костлявой рукой, раскидает по полу и объявит нас проигравшими?.. Да еще посмеется каркающим вороньим смехом.
Мы огляделись, насколько позволял желтый бледный свет пары фонарей на столбах. По ту сторону проезжей части вставали низенькие дощатые заборы. За ними темнели частные домики и покосившиеся сараи. На нашей стороне улочки были только черные деревья, гигантская ржавая лохань мусорного контейнера да бревенчатый куб.
Снег падал и падал. Таял на наших куртках и на длинных волосах Ширин. В луче фонаря снежинки казались медленно парящими к земле белыми мотыльками. Тишину нарушали только отдаленный гул авто и лай невидимой псины. Я подумал: нам придется покружить в поисках сорок девятого владения. Не высадил ли водитель нас где-нибудь не там?.. Я не видел ничего похожего на здание, в котором мог бы располагаться офис. Но моя девочка взяла меня за рукав:
– Смотри.
Свет фонаря вырывал из мрака табличку на стенке бревенчатого куба: «Ул. Лиственная, вл. 49».
– Как же это… – промямлил я, почесав в затылке. – Офис здесь находится, что ли? В этом параллелепипеде из бревен?..
– Видимо… – неуверенно отозвалась моя красавица.
Мы обошли вокруг постройки, все еще на что-то надеясь. Офис, пожалуй, может располагаться и в слегка переоборудованном свинячьем хлеву. Но все окна были заколочены. А одно – зияло пустотой и скалилось торчащими из рамы острыми остатками разбитого стекла. Мы остановились перед единственной дверью. На двери висел тронутый ржавчиной огромный звонок. Ни домофона, ни просто кнопки звонка – ничего. Да и толку-то в звонке или домофоне – замок-то подвешивали, находясь не внутри здания, а снаружи на улице. Это значило: в бревенчатом кубе никого нет – разве что там заперли кого-то из садистских побуждений.
Но на жертв садизма сейчас больше всех подходили мы, а на роль маньяка годился Бахром. Прилизанный и бровастый господин Мансуров для чего-то дал нам, вместо адреса работодателя, координаты забытого богами барака. Возможно, при царе Горохе здесь держали туберкулезников или больных холерой. Существует ли вообще фирма, в которой якобы согласились рассмотреть Ширин на должность секретарши?.. А может быть Бахром испытывает телячий восторг и бурный оргазм –когда обманывает несчастных мигрантов, заплативших за помощь в трудоустройстве?..
Казалось: мозги потекут у меня из ушей. Сердце яростно долбило в грудую клетку. Мне хотелось кричать, как раненному зверю. Все мое существо восставало против того голого факта, что Бахром нас кинул, нагло кинул. Еще и поиздевался над нами – заставил приехать на ложный адрес. Это было так нелепо, так невероятно, так глупо!.. По всем признакам выходило: солидный дядя с сигарой в зубах, хозяин крокодила и черепахи – на деле жулик средней руки.
Раздираемый отчаянием и гневом, я на миг потерял свою девочку из поля зрения. А когда обернулся на нее – увидел: кулачками и головой моя милая бьется в запертую дверь. Душу мне обжог долгий стон любимой:
– Нет!.. Нет!.. Так не должно быть!.. Где моя работа?..
Плача, Ширин продолжала штурмовать дверь, за которой нас никто не ждал. На целую минуту я застыл истуканом – не зная, что делать. Впервые я видел мою звездочку такой обезумевшей.
О, какой я все-таки махровый эгоист!.. Всю дорогу до треклятого владения сорок девять, улица Лиственная, я был занят собственными страхами и переживашками. Точь-в-точь влюбленный в самого себя бесталанный поэт за бутылкой дрянного вина. Я совсем не думал о любимой.
А ведь она с самого утра готовилась не оплошать на собеседовании. Пыталась, наверное, угадать: что вопросы задаст менеджер отдела кадров?.. Прокручивала в голове возможные ответы. И конечно, не меньше моего боялась, что в последний момент позвонит Бахром и отменит интервью. Пока мы ехали на собеседование, нервы моей девочки должны были натянуться телеграфными проводами; как у боксера, выходящего на ринг драться за чемпионский титул.
Какой же вихрь должен был подняться в душе моей милой, когда стало ясно: интервью не будет?.. Мы можем только поцеловаться с холодным здоровенным замком, подвешенным на деревянную дверь, за которой, скорее всего, никогда и не было офиса. Подленький Бахром во второй раз нас надул. Разве это не равносильно для Ширин маленькому концу света?.. Даже удивительно, что она только стучится в запертую дверь и плачет. А не царапает себе ногтями лицо, не рассечет лоб об асфальт.
Опомнившись, я схватил мою девочку поперек туловища и оттащил от двери. Я боялся, как бы моя доведенная до отчаяния красавица и правда что-нибудь с собою не сделала.
– Оставь меня, оставь!.. – вырываясь, рыдала моя милая.
Она пыталась высвободиться из моих рук с силой, поразительной для такой хрупкой девушки. Мне пришлось запредельно напрячься – чтобы удержать мою девочку.
– Родная, постой!.. – прохрипел я. – Произошло недоразумение!.. Бахром мог просто по невнимательности дать нам неправильный адрес. Ты слышишь?.. Надо прямо сейчас позвонить Мансурову и разобраться. Тогда завтра мы действительно попадем на собеседование.
Допущение, что господин директор агентства не обманул нас, а просто ошибся, только-только пришло мне в голову. Но я поспешил поделиться этой догадкой с Ширин, потому что думал, что бросаю любимой спасательный круг, с которым моя девочка не захлебнется в море своей истерики.
Моя милая извернулась кошкой; я обнял пустоту. Моя девочка метнулась обратно к двери куба, но споткнулась. Упав на колени, обхватила голову руками и еще горячее заплакала. Надрывные стоны Ширин разносились по узкой улочке, под сыплющими белый снежный порошок черными небесами. Каждая слезинка любимой каплей едкой кислоты жгла мне сердце. Я стоял растерянный и взъерошенный. Пока не сообразил осторожно поднять Ширин и бережно прижать к себе.
