Дело Опеки было на устах не только у всего Борска, но и области. Везде отмечалась успешная работа. Отношение к Фокину было со стороны руководства сочувственное, но, в то же время, все понимали необходимость осуждения Фокина. Когда Фокина вызывал Кордюк, то он был безмерно благодарен ему за это дело, и постоянно виновато оправдывался, говорил, что не может ему помочь, кроме как поощрить премиями за то время, пока идет следствие. Кроме того, обещал помочь с работой после осуждения, подключив свои связи, Фокин его понимал, но это его мало утешало. Дальнейшая перспектива была не очень радужной. Следствие пройдет два-три месяца, потом будет суд. Вероятность того, что он получит срок, была небольшой, но все-таки таковая имелась. Нет, Фокин срока не боялся, он больше беспокоился о семье. Вряд ли кто-либо без него будет о ней заботиться. Чем больше он думал об этом, тем хуже и хуже было его настроение. Каким-то образом это было необходимо объяснить жене. Он уже прикидывал нужные фразы, просчитывал реплики и слезы Лены и ее утверждение о том, что ничего бы не случилось, если бы он не проявлял такого рвения в этом деле. Фокин представлял ее реплику: «Почему это потребовалось именно тебе?». Наверное, приведет примеры того, что все потихоньку работают, на рожон не лезут и живут спокойненько. Что-либо объяснить ей по этому поводу будет бесполезно. Самым трудным будет держать ответ на вопрос, как они без него жить будут, и что объяснить дочери. Ответов на эти вопросы Фокин не знал. С таким обреченным видом к вечеру он вернулся в свой кабинет. Уважение и сочувствие к нему сквозило отовсюду. Это чувствовалось, пожалуй, от каждого. Каждый заходил в его кабинет и справлялся о его делах, но отвечать на эти вопросы Фокину просто не хотелось. Пожалуй, впервые за службу ему захотелось выпить в одиночку. Он сходил в ближайший магазин, приобрел свою любимую перцовку, шоколадку и в кабинете хлобыстнул граммов сто. Заниматься текущей работой ему не хотелось, тем более, спрашивать ее с него теперь никто не будет. За время следствия ему нужно будет передать дела, освободить кабинет и искать себе новое место работы. В эти мысли и углубился Фокин. За ними и застал его Рябцев. Пожалуй, только с ним и мог говорить Фокин в последнее время.
– Ты сильно-то не расстраивайся, дело ты сделал неплохое. Руководство обязано драться за тебя когтями и зубами, чтобы ты не сел, да и дальше помогут.
– Такими делами в нашей стране можно заниматься, только выслужив пенсию.
– Да брось ты, в принципе, можно было и не форсировать события, все равно когда-нибудь «Опека» бы сгорела, тем более, что людей ты своих к ним внедрил. Дело, конечно, сделали громкое, но какой ценой? Стоило ли шашкой махать? Вот мы с тобой какие – о себе не думаем, все ведь для дела, и видишь, что из этого получается.
– Фокин достал из-под стола бутылку, шоколад. Рябцев положительно кивнул. Фокин понимал, что, наверное, тому и не хотелось выпивать, но отказ мог быть расценен Фокиным как безучастность. Рябцев продолжал:
– Да я и сам уже собирался на дембель, пора уж мне. А работу мы с тобой найдем, с тобой работать можно. Меня и в банки зовут, в собственную безопасность и на предприятия в охрану, так что не пропадем. Заработаешь и там свою пенсию, – я немного наработаю, потом тебе свое место передам. За этими разговорами бутылочка кончилась незаметно. Начала было обсуждаться тема взять еще, но Фокину предстоял трудный разговор с женой, и поэтому они ограничились одной. По пути домой настроение Фокина оставалось на прежнем уровне. Положительные эмоции после разговора с Рябцевым и неплохие перспективы новой работы нивелировались ожиданием предстоящего разговора. Фокина не покидала мысль отложить все на завтра. Все неприятное хочется отсрочить, но в то же время, избежать его не удастся, а жить, наверное, с этим ожиданием будет еще сложнее. С этими думами он входил в свой подъезд. Зайдя в полумрак, в углу, под лестницей он увидел свернувшегося Чикина. Он опять дожидался его и, видимо, уснул. Фокин сначала решил пройти домой, но в этом случае возникала большая вероятность того, что он с утра его разбудит пораньше, или, хуже того, ночью. Такая перспектива Фокина абсолютно не устраивала, так как проснется Лена и дочка.
– Что, задремал, дружище? – толкая ногой в выдающуюся пятую точку, будил Фокин Чикина. Надрался, он, видимо крепко, но в холоде под лестницей к утру хмель из него выйдет, и визита, видимо, не избежать.
– Давай, давай, просыпайся, – Фокин опять же ногой попытался перевернуть Чикина, но при повороте на спину левая рука начала подниматься вместе с туловищем. Для Фокина стало все ясно. По движению руки вместе с телом было понятно, что это уже трупное окоченение. Первым делом Фокин стал бегло осматривать труп при свете маленького фонаря, который носил всегда с собой. «Не дай бог, криминал, – это на полночи работы», – думал Фокин и привычными движениями продолжал внешний осмотр. Поза трупа и отсутствие телесных повреждений говорили о том, что Чикин отравился каким-нибудь суррогатом, или его подвела вволю настрадавшаяся печень, но прокуратуру и дежурную группу вызывать было нужно. Он достал мобильник с мыслями о том что ему все-таки придется дать объяснения самому, о том, что делал Чикин в его подъезде. В этом, конечно, криминала не было, но все равно займет все это несколько часов. Как назло, пропал сигнал сотовой сети. Ему придется подниматься к себе и звонить с городского. Он уже шагнул на ступеньку, но нога застыла. Легкий хмель улетучился мгновенно. Мысль, посетившая Фокина заблокировала его ноги, и серое вещество стало активно работать в усиленном режиме. Навряд ли кто подходил к трупу, кроме него. По внешнему виду это был спящий БОМЖ, и навряд ли кто желал справиться о его здоровье. Да и свет в подъезде был слабый. Фокин сам узнал Чикина только по куртке с желтой полосой на спине. Валялся бы кто-нибудь другой, он тоже бы прошел к себе, не задаваясь целью лишать какого-то бомжа ночного приюта. Мысли работали исключительно активно, и он начал воплощать свой план на ходу к гаражу, хотя точности в его плане были еще не все. Подогнав свою копейку к подъезду, Фокин осмотрелся. Метрах в ста гуляла молодежь, и внимания на него не обращала. Было около семи часов. Перед подъездом было уже достаточно темно. Морозец уже прихватывал лужи, через щели входа в подъезд просачивался внутрь, поэтому разложение трупа не началось, и трупного запаха в ближайшее время не ожидалось, исключая естественный, не очень приятный запах от живого Чикина.
Открыв багажник, Фокин зашел в подъезд. Теперь нужно было не попасться на глаза с Чикиным кому-то из соседей. Слава богу, одна из квартир на первом этаже была нежилая. Под окнами этой квартиры он и оставил машину. Услышав тишину на лестничных площадках, выглянув на улицу, Фокин волоком за удивительно кроткое время затащил труп в багажник и тут же закрыл его. Руки слегка дрожали, и от физической нагрузки, и от волнения. Следы волочения были почти незаметны благодаря морозу. Зайдя в подъезд, Фокин не нашел под лестницей ничего, выдающего его действия. Благо Чикин с собой вещей не носил, за отсутствием оных. Сев в машину, Фокин направился в свой дачный кооператив. До него было километров 7—8, и доехал он без эксцессов. Охрана садового кооператива в это время уже не осуществлялась, – урожай был уже убран, на зиму все ценное из садовых домиков увозилось. Хотя Фокину каждую весну приходилось заниматься кражами из садовых домиков, заявленных своими соседями по даче. И он не раз говорил им об организации охраны зимой, но так и не добился этого, так как дачники нашли выход в том, что стали страховать домики, и каждую весну получали положенную сумму за повреждение домиков и кражи всякого барахла. Они не знали, что приходилось возбуждать уголовные дела по каждому случаю, и эти заявления сильно ударяли по проценту раскрываемости, ведь период совершения таких краж был с октября по апрель и найти БОМЖей и подростков, которые чистили садовые кооперативы, было практически невозможно. Теперь Фокин благодарил себя за то, что все-таки не организовал охрану. Время было уже позднее, и в саду была кромешная темень. Оставив машину возле своего домика, Фокин обошел близлежащие сады. Убедившись в том, что поблизости никого нет, он перенес труп в домик. Голова продолжала воплощать свой план. Несмотря на свои сомнения, он уже точно решил, что доведет все до конца. Мысли о том, как он будет выглядеть перед семьей, были уже второстепенными и являлись лишь приложением к его плану.
