– Уплачено? А как же долг? – Не знаю, почему меня именно это волнует больше, чем скорый поход на болото? Наверное, не до конца протрезвел.

– Это ты у него спроси. – Дружок хмыкнул. – Может, спутал чего? Михалыч, под самое утро заявился. Минька у стола шустрила. – Гунька призадумался, поскрёб небритую щеку. – Колбасу принесла.

– О чём мы с Михалычем говорили?

– Не мы, а ты. – Гунька прижал к себе Тому, смачно поцеловал её в губы и завалил на кровать.

– Гунька?! – Прикрикнул и толкнул его в плечо. – О чём вели разговор?

– Не помню. – Гунька тискает Тому, не до меня ему.

– А кто помнит?

– Я помню. – Пришла на выручку Любаня. – Вы с ним долго болтали. Про воду, еду говорили. А потом, ты пожаловался. Сказал – праздник в разгаре, а в карманах ветер гуляет.

– И что?

– Да ничего. – Брякнул Гунька. Тома вырвалась из крепких объятий. Дружок хлопнул её по мясистому заду, схватил за руку и усадил себе на колени. – Михалыч, Миньке патронов отсыпал. – Запустив ладонь Томе между ног вспомнил Гунька. – Пригоршню. Даже не сосчитал, отсыпал и ушёл.

– Если отсыпал, почему Воха на меня долг записал?

– Ты чего ко мне привязался? Откуда я знаю? Михалыч пришёл, Минька со стола прибиралась. А Воха. – Гунька чмокнул девицу в щеку. – Спать ушёл.

– Спать он ушёл. А меня ни свет, ни заря растолкал и про долг напомнил.

– Да ты чего Бродяга? Как записал, так и вычеркнет. Подумаешь, велика беда. Давай хороводить, когда ещё такой случай выпадет? Пей, гуляй, за всё уплачено. Редкая удача в наше время.

– Дурак ты Гунька. Какая же это удача?

– Ну вот, к нему как к брату, а он обзывается. Спасибо.

– Бродяга. – Окликнула Любаня, стреляет в меня глазками. Волосы чёрные как смоль, свисают до пояса. Губки алые, пухлые, как ягода малиница что растёт у реки. – А пойдём в баньку, что-то я продрогла. Тепла хочу.

– И ласки. – Прижимаясь к Гуньке, прошептала пышногрудая Тома. – Странные вы какие-то. – Тома поднялась и виляя задом пошла к столу. – Всю ночь кислую пили, разные истории рассказывали. Интересно конечно, но и совесть нужно иметь. Мы же женщины, нам любви хочется.

– Любви? – Переспросил Гунька и уселся рядом со мной. – А разве её не было?

– Да ты чего? – Тома бросила в Гуньку мякишем хлеба.

– Ладно Бродяга, какой с него спрос? Безвылазно в Тихом да на болотах ошивается. Может, серой гнилью надышался или ещё какой дрянью. От того и по мужскому делу слаб. Но ты-то здесь живёшь, с тобой-то что приключилось?

После всего услышанного мы с Гунькой переглянулись. Похоже, хороводили мы только на словах и всё больше за столом. Но если и так, почему голые? Хотя, и этому есть объяснение, мы же в бане.

– Вы чего? – Любаня привстала, опираясь кулаками на стол. Грудь качнулась из стороны в сторону, на лице появилась не добрая улыбка. – Решили над нами посмеяться? Позвали, растревожили и в кусты? А ну, быстро в баньку! Мы сами вас веником отхлещем. Мужскую силу вернём и все болезни вылечим.

– Правильно Любаня. Молодец. – Тома подмигнула подруге. – Поднимайтесь, хворые. Щас, мы вы вас лечить будем. Пошли.

Сказано, сделано. Девицы запахнулись серыми простынями. Ну, не идти же голышом? А вдруг, не одни мы решили попарится?

Тома подхватила кувшин кислой, Любаня косицу вяленого мяса и мыску пасты. А вот мы, как сидели на кровати, так и остались сидеть.

***

Не знаю на счастье ли на беду, входная дверь распахнулась, вошли мужики в военной форме. Сделай девчонки ещё один шаг, припечатало бы их дверью. Отскочили наши красотки, шарахнулись в сторону, и забились в угол. Тома разлила кислую, Любаня измаралась пастой, сидят, жмутся друг к дружке глазёнками хлопают.

На пороге стоят трое, за их спинами Воха банщик топчется. Троица выстроилась у двери, Воха Обух остался за порогом. Банщик, мужик не из робких, если нужно припечатает, мало не покажется. Рука у него тяжёлая, прилепит, да так что одними синяками не отделаешься, покалечить может. Имеет на то полное право, банька-то его, озорничать здесь не позволительно. А двери ногой отворять, так это вообще дело последнее, тут уж любой хозяин не сдержится. Так было всегда, но не сегодня. Воха молчит, прячется за спинами не прошеных гостей.

– Кто из Вас Зайтан?! – Грубо спросил низкорослый крепыш.

– Он. – В один голос ответили девицы, тычут пальцами в мою сторону.

– И что? – Полюбопытствовал Гунька. – Чего надо?

– Заткнись. – Рявкнул крепыш. – А ты. – Быстрый взгляд ковырнул по мне и переполз на девчонок. Тома хлопает глазёнками, простыня сползла, открылась грудь. Крепыш облизал губы и приказал. – Собирайся Зайтан, с нами пойдёшь. А ты рыжий. – Крепыш высокомерно осмотрел Гуньку. – Сиди тихо, не вякай.

– Чего? – Гунька поднялся. – Ты на кого пасть раззявил? А пошли на свежий воздух. Там и поглядим, какой ты смелый да умелый?

– Можно и поглядеть. – Крепыш с прищуром осматривает голого Гуньку. Тот хоть и плохо видит на один глаз, но этого незаметно. А вот то, что Гунька на голову выше, да и в плечах куда шире низкорослого это и подслеповатый заметит. Я молчу за кулаки, они у Гуньки как кувшины для кислой.

– Пошли недомерок. За уши оттреплю. – Решимости Гуньки не занимать. Не впервой ему выяснять отношения за воротами. Частенько доводилось выходить одному против двоих, а порой и троих обидчиков.

– Отставить!!! – Гаркнули у Вохи за спиной. Тот попятился и сбежал. – Брысь отсюда. – Глядя на девиц приказал Михалыч. Повторять дважды не пришлось. Девки похватали вещи и убежали прочь, прихватили кувшин кислой, косицу мяса и пасту.

– Вон тот. – Вытянувшись в струну доложил крепыш. – А этот. – Взгляд отметил Гуньку. – Фраерок ушатаный. Стрелку забил.

– Стрелку говоришь? – Михалыч присел на лавку, стряхнул со стола крошки. – И что ты ему ответил? – Взгляд смерил крепыша, перелез на Гуньку.

– Ничего. Ответки не было. Всё помню.

– А как же – стрелка святое дело? За базар нужно отвечать? Не твои ли это слова Крюк?

– Так это. – Хлопает Крюк глазами, глядит то на Гуньку, то на меня. – Ты же сам запретил разборки с местной босотой.

– Верно, запретил. А чего припёрлись? На хату вломились, беспредельничаете. – Голос Михалыча напитался злостью. Ходят желваки, взгляд суровый. – По какой нужде заявились лишенцы? Зачем людям праздник испортили? – Михалыч приложился к кувшину, хлебнул кислой.

– Ветеринар послал. Вон того, – палец ковырнул в мою сторону. – Его велел привести.

– Так бы сразу и сказал. – Поутих Михалыч, опустил голову. – Куда велел?

– В номера, куда же ещё? – Подал голос худой, долговязый. Похоже, он не совсем здоров, лицо бледное, глаза впалые красные.

– Ступайте. Сам приведу.

– Так это. – Крепыш затоптался на месте. – Ветеринар

велел.

– А ты Крюк, часом не оглох на оба уха? – Тихо спросил Михалыч. – Может прочистить?

– Понял. – Крепыш кивнул и ушёл. Следом за ним чуть ли не наперегонки рванули и остальные.

Оставшись с нами наедине, Михалыч закурил. Хлебнул кислой, тяжело вздохнул и глядя на меня тихо спросил.

– Куда вляпался? Рассказывай всё как на духу.

– Лихо ты их завернул. – Гунька пританцовывая на одной ноге надевает штаны. – А чего они от нас хотели?

– Бродяга! – Окликнул Михалыч. – Говори, чем Ветеринару не угодил? Зачем ты ему?

– Не знаю я никакого Ветеринара. Даже не слыхал о таком. И этих тоже не знаю. Первый раз вижу.

– Странно получается. Ты никого не знаешь, а посыльных именно за тобою прислали. Может, просветишь, откуда такая популярность?

– Не собираюсь я ничего объяснять. Сказал не знаю, значит не знаю.

– Придётся. – Курит Михалыч, глядит как я одеваюсь. – Лучше мне, чем Ветеринару. Поверь Бродяга, страшный он человек, опасный.

– Сколько я тебе задолжал?

– Ты о чём? – Михалыч раздавил в тарелке окурок.

– О патронах. Схожу в схрон, вернусь, отдам долг.

– Забудь. Не нужны мне твои патроны. Дикие вы здесь. На патроны еду и девиц покупаете. Хотя? – Михалыч снисходительно улыбнулся и резко помрачнел. – Плохи наши дела мужики. Хуже и не придумаешь. Закрылась лавочка.