Все увёртки и шутовство Хамона, пока он с помощью песен и ужимок усыплял бдительность барона и охраны, выдавая себя за безобидного дурачка с лютней, ополоумевшего от страха перед пытками, вознаградились украденным у одного из них короткого кинжала, именуемого так же “мизерикордией”. В полумраке зала оруженосец ловко ввинтил его в рукав, а пока Томас перетягивал внимание окружающих на себя, шут решал, как ему поступить. Лишенный возможности говорить даже стихами, он не мог подать знак ни одному из своих союзников. Но в то же время он заметил, что державшая землевладельца прислуга вовсю смеется над шутками своего господина. Поняв, что другой возможности может и не представиться, Хамон резким движением метнул нож в голову барона – кольчуги тот не снимал, даже будучи дома.
Оруженосец прекрасно понимал,что, даже если ему удастся его самоубийственная затея, проживет он после этого, самое большее, несколько минут, поэтому изначально не собирался спасаться бегством. Он и кинжал-то бросил больше наудачу, надеясь, что господин сумеет воспользоваться моментом и хотя бы попытаться сбежать. Впрочем, была ещё одна причина такого безрассудства, которую уместно будет прояснить позднее.
Де Макон был опытным воином, но и он был застигнут врасплох. Если б не сэр Амори, который единственный из присутствующих внимательно следил за пленниками, жестокий барон был бы уже мертв, или, по крайней мере, тяжело ранен.
Храмовник с силой толкнул своего друга, так,что кинжал глубоко вонзился в спинку кресла.
Но вот чего Сен Клер не мог предугадать,так это поведения Томаса, на несколько мгновений оказавшегося без присмотра. Доведенный до отчаяния и презрев веревки, коими были связаны его руки, пожилой мужчина всем телом рванулся вперёд, как бы с целью добраться до ненавистного ему пленителя.
Внезапно раздался щелчок и несчастный сакс оказался на полу, с болтом в шее. Тело его сотрясла судорога, он всхлипнул и затих. Вокруг его головы медленно начало расползаться тёмное пятно.
У Стивена, о заряженном арбалете которого де Макон ещё в начале беседы предупредил сэра Осберта, не выдержали нервы.
====== Часть 6 Тайна ======
И пока ничего,
ничего не случилось.
Я вчера еще помнил,
что жизнь мне приснилась.
Этой осенью стала она.
ДДТ, “Люби всех нас, Господи, тихо”
Доминика не слишком долго предавалась отчаянию. “Слезами горю не поможешь” резонно решила она, съела свой нехитрый обед и решила проверить, может ли она передвигаться по замку. Первая попытка отдалиться от комнаты на чуть дальше, чем до ближайшего отхожего места, провалилась – ее заметил один из слуг и вежливо, но непреклонно проводил в комнату. Потом она едва не столкнулась с Айлуфой, спешившей к своему господину. Та только цыкнула на пленницу, и девушке пришлось ретироваться. Потом она едва не заплутала, перепутав коридор. В общем, послушница немного изучила окружающие покои, но дальше этого не продвинулась.
Из ее комнаты дверь вела на небольшой балкончик, стоя на котором можно было видеть часть внутреннего двора. Набегавшись по коридорам, Доминика вышла подышать свежим воздухом и вдруг заметила вещь, которая была ей слишком хорошо знакома. Возле одной из стен стояла повозка, та, на которой они с монахами приехали на турнир!
Несколько минут девушка недоверчиво изучала повозку,как бы пытаясь найти неоспоримое доказательство того, что это именно она. Но знакомые по многочисленным поездкам выщербины, косые спицы в левом заднем колесе (а как раз его и было видно), и наконец, цвет… грязно-рябо-козюльчатый, как говорили в детстве, но такой привычный.
Доминика зажала себе рот ладонью, как бы испугавшись, что может невольно вскрикнуть. Вряд ли отец Варфоломей отдал бы повозку миром, да и продавать её он не стал бы. Ясно было, что и он и остальные монахи оказались в этом ужасном месте, быть может, их пытали, а возможно, что их уже и в живых-то нет.
Она тщетно склонялась по комнате до темноты, пытаясь выработать план побега. Так толком ничего и не узнав, девушка пришла к выводу, что утро вечера мудренее и устроилась на ночлег.
Под утро стало совсем холодно, и ей пришлось встать, с целью поискать, чем же ещё можно укрыться. Вчера ей так и не зажгли очаг, а кремня у нее не было – возможно, выронила или его ненароком унесла Айлуфа, копавшаяся в сумке послушницы.
Не найдя ничего подходящего, она так и промаялась до рассвета. Голодная, невыспавшаяся и расстроенная,
Доминика уже собиралась повторить попытку побега, с тем, чтоб хоть попытаться выяснить судьбу несчастных узников, как громкий крик со стороны двора отвлек ее внимание.
Несколько стражников пересекали замковую площадь, практически волоча на себе насмерть перепуганного паренька. Он вопил и сопротивлялся, как мог, елозил босыми ногами по грязным камням, устилающим двор, пытался падать на колени. Лица его не было видно – спутанные светлые волосы падали на глаза, а головного убора на нем не наблюдалось. Из одежды на нем осталась одна камиза, грязная, изорванная и окровавленная.
Из того, что он кричал, девушка сумела разобрать только “Верность!”, “Господин!” и “Пощады!”.
Воины двигались механически, избегая глядеть на своего пленника. Они очень скоро скрылись из поля зрения послушницы, и только по воплям она сумела определить, что несчастного потащили к стенам замка, в сторону ворот.
Визг достиг своего апогея, внезапно оборвавшись. Спустя короткое время, стражники промаршировали назад.
Доминика не сомневалась, что паренька убили, вздернув на замковых воротах, скорее всего, по приказанию их жестокого владельца. Но за какую провинность? Был ли это кто-то из стражи или наоборот, из узников? Вроде его голос не показался ей знакомым, но она не успела перемолвиться и словом со слугами Томаса Рокингемского, а те из них, кто пережил нападение разбойников, должны находиться тут же.
Послушница ломала голову, пытаясь понять, что же произошло и не будет ли она следующей, кого непонятно за что повесят на стене замка, но при отсутствии нужной информации это было совершенно бесполезно.
Часы шли, слуга принёс завтрак, и она засыпала его вопросами, на которые он не отвечал, лишь кивая и кланяясь. Вид у него был какой-то встрепанный, словно он одевался в большой спешке, и руки дрожали, когда он ставил тарелку с кашей на стол, но больше она ничего особенного не заметила.
Проводив взглядом ушедшего, девушка мигом проглотила нехитрую еду и внимательно прислушалась. Уже какое-то время она ощущала некое беспокойство, переходившие в тихую панику. Что-то было неправильно. Что-то было не так. Больше всего это походило на те минуты перед большим сражением, к примеру, при Акре, когда она и другие медики с лёгкой паникой обозревали пока ещё пустой лазарет. Они хорошо понимали, что очень скоро тут будет ад – запахи крови, пота, мочи и кишок, стоны и вздохи раненых и умирающих, крики солдат и их командиров.
От ожидания сводило живот и холодели руки, а по спине бежали мурашки.
Потом, во время сражения, когда раненые сотнями приносились и привозились, когда фоном становилось все,что так давило раньше, страх исчезал, ибо некогда было его испытывать. “Потом, не сейчас” говорила она страху. “Я занята, видишь, этот раненый кричит оттого, что в животе у него застрял арбалетный болт, а тому нужно что-то сделать с кровотечением из руки”. “Делай, что должно, и будь, что будет”. Так говорил отец настоятель Жак.
Если б она хоть знала, что ожидает её.
Если б могла хоть как-то приготовиться к этому.
Если б сумела устоять перед невозможным, нереальным, нечеловеческим.
Если бы….
Все произошедшее в главном зале на мгновение обратило присутствующих в статуи, наподобие жены Лота, так некстати испытавшей тоску по родным местам. Но тут барон грозно рявкнул “Взять!”.
Хамона схватили и повторно скрутили, предварительно несколькими ударами кулака в живот выбив из него желание петь или говорить.
