Наконец-то я расположил все детали, расставил все действующие лица по местам и больше могу не тянуть с бесконечными описаниями и посвящениями. Если получится.

Свет. Камера. История моей великой печали начинается, и в нашем импровизированном театре гаснет весь свет. Декорации немного меняются.

В то утро я, как обычно, проснулся в родительском доме. Слово «родительский» здесь слишком громкое: наверное, будет лучше сказать «в материнском доме», ведь с мамой мы там жили одни, без отца. День начинался так же, как и все предыдущие.

Скоро мама проснется, и я услышу, как первым делом она включит телевизор. После этого она садится за столом на кухне, включает какую-то хрень из телемагазинов и готовит нам завтрак. Один тип из передачи сказал однажды, что белый сахар нужно срочно заменить на коричневый. С тех пор, она добавляла в кофе этот омерзительно горький и дурно пахнущий порошок, да еще и утверждала, что везде в журналах и газетах нас обманывают. Как-то странно получается.

Мне особенно нравилось, когда с утра мама делала гигантские бутерброды с сыром и кукурузой, и мы вместе их ели и о чем-то долго говорили. Правда, слово «говорили» – снова слишком громкое в моем рассказе: скорее, я чаще слушал и вставлял какие-то вымудреннные фразы. Все равно, в конечном счете, все сводилось к тому, каким мудаком был мой отец.

Внесу коррективы: лично я мудаком его не считал.

В общем, что-то у них не заладилось с тех времён, когда я еще учился в школе. По вечерам они орали друг на друга и, судя по тому, сколько раз я слышал слово «трахался» и именно в мужском роде, понял, что он когда-то там гульнул, и мать об этом узнала. Скорее всего, так. Ведь чтобы «трахались» они, я почти не слышал.

Первое время я не мог выносить эти крики, бесконечные ссоры: петлял с ребятами из школы по дворам после уроков, смотрел, как парни играют в футбол и записывал что-то в блокнот – что на ум придет. Ещё я обижался на Родриго, у которого после учебы были уроки гитары. Он сразу же уезжал, и я оставался наедине с собой. Помню, как четко воображал себя великим – еще тогда, и думал, что я весь из себя принц – с ног до головы необычный, напишу бестселлер – тогда темой икс было одиночество. Или фильм сниму, там уже посмотрим, как сложится.

Далее, по мере продвижения моего творчества и уже поздних возвращений домой, родители стали беспокоиться. А еще математичка – сволочь – меня завалила и позвонила им, чтобы со мной кто-то начал заниматься: скатываюсь, видите ли.

Математичка, конечно, реально сволочь: из-за неё медным тазом накрылись мои стихи. Она, кстати, ещё была жирная такая. Отец занимался со мной по два часа в день, объясняя эту несусветную хрень, которую я не понимал и безумно расстраивался из-за этого. Мало того, что парень одинокий, так ещё и тупой. Мой сосед по парте, Томми, в то время уже гонял с крошкой Рози – девятиклассницей с огромнейшими буферами, а я все сидел и слушал, как папа объясняет мне решения этих гребаных задач из переклеенной тысячу раз ветхой книжки.

Однажды я снова схватил парашу, и у меня сдали нервы – я закрылся в своей комнате и лег на кровать. Это довольно жуткое воспоминание. Рисую в голове свою толстовку, в которой я тогда был: на ней специально болтались два шнурка, чтобы затягивать капюшон. Я с силой потянул их вниз, да еще и вдобавок в подушку лицом кинулся – хотел максимально лишить себя кислорода. Идиотская затея, знаю. Но это был крик души.

Сейчас я прекрасно понимаю, насколько тот шаг казался страшным. Но и оправданным тоже. Я просто старался привлечь к себе внимание. Образ страдальца и вечного изгоя приходил мне в голову в атмосфере постоянной ругани, и я не хотел, чтобы родители постоянно воевали. Я-то в то время верил, что они все равно помирятся. Но лед между ними с каждым днем нарастал все толще и толще.

И тут в один прекрасный день мать сообщает мне, что «этот урод» (а ещё позавчера мы с ним устроили ночной киномарафон «Мистера Киллера» и соленого попкорна из микроволновки) с нами больше жить не будет. А знаете, куда он потом уехал? Началась колонизация Марса: программы по обмену там всякие. Мой отец однажды попал в группу добровольцев. И с Марса не вернулся. Зато огромное количество гуманоидов здесь – вместо него.

Я одновременно боюсь и ненавижу марсиан. Жутко брезгую. Внешне эти создания напоминают каких-то несуразных насекомых – огромных, высотой с человеческий рост. Вместо рук и ног у них несколько пар противных клешней. Марсиане организовали свое подпольное государство и иногда договариваются с хаасцами о продаже чего-то в обмен на икру, чеснок или мелких животных: им нужны кошки, собаки или что-то дурно пахнущее – они все это едят и перерабатывают. Сами же марсиане еще чистят нам трубы и городскую канализацию, и за это им даже платят настоящие деньги, чтобы те могли получить лечение, продукты или качественные услуги. Но эти сволочи нередко бунтуют! Им, видите ли, мало платят, а кошек подсовывают больных или искалеченных, чеснок – так сразу гнилой, как и икра – тоже им тухлой кажется. Пусть вообще радуются, что получают хоть что-то! Здесь, в великом Хаасе, они – чужаки! А для кого-то – еще и убийцы. Они нас захватить хотят, я все это знаю. Похищают наших женщин, воруют и убивают тех, кто не может дать им сдачи. Инопланетянки – результат связи наших женщин и марсиан – такие страшные! Вы наверняка заметите парочку таких чудовищ, бродящих по Хаасу, правда, только в светлое время суток, а то им страшно, что побьют. Кожа у таких существ – бронзовая, резиновая на ощупь. Они как огромные куклы для утех (сами понимаете, каких). И ведь допускают же такое земные женщины! Но, честно говорю, у нас таких подстилок под инопланетную дичь не любят. Надо бы вытравить эту раковую опухоль, пускающую метастазы по асфальтированным венам Хааса, чтобы наш город наконец-то зажил спокойно. Но пока все это – только мечты.

Продолжим. Обычно в выходные дни я ездил по магазинам. Должен был поехать и в тот день, однако привычный ход вещей был нарушен внезапным телефонным звонком.

Это был Родриго, желавший взять меня с собой на свой концерт в ночном клубе. Первое крупное выступление – сами понимаете, волновался. Но если вы бы спросили, почему волновался я, то ответ был бы следующим: там будет много людей, и все они, скорее всего, будут очень заразными. Только подумайте: последствия вируса, мутировавшие симптомы… Сколько всего страшного сразу!

С другой стороны, черт возьми, как же я мог отказать своему лучшему другу?

Я твердо решил в тот день все же поехать в клуб, но предварительно, конечно, обо всем позаботился: новая пара перчаток, хруст защитной маски. И пусть хоть кто-то начнет разуверять меня в правильности действий! А если доведётся вдруг с какой-нибудь бомбой перепихнуться, так на это у меня тоже защита есть. Ничто не возьмет Жоржа Монсиньи.

Так, давайте заглянем в спальню: Абель ещё спит. Минут десять-пятнадцать у нас есть. Снова запускаем нашу машину времени и садимся в такси.

Промышленная дрянь, которую мы сейчас будем проезжать, скоро кончится. Это какой-то суперхимозный комбинат, от которого просто жутко воняет. Ехать нам, в принципе, недалеко, но окна лучше закройте. А вот и моя остановка! Я уезжал с неё в город и на работу. Проезд стоит двадцать пять единиц, и с моей зарплатой в месяц я могу позволить себе целых тридцать три поездки на автобусе! Конечно, трудности возникали, если помимо работы я ехал куда-то ещё, но в целом, справляемся. Если бы вы пришли почитать обо мне чуть раньше, чем произошел мой профессиональный триумф, то я бы месяц откладывал на это такси. Но теперь в этом нет необходимости.