Руки медленно повторяют форму ее плеч. Скользят плавно, неспешно. Ты стараешься лишь слегка касаться кожи.

Она кладет на твои ключицы свои крохотные ладони с тонкими пальцами и длинными ногтями. Маленькая девочка приручает зверя одними лишь прикосновениями. Она дает тебе действовать.

Правую руку ты осторожно кладешь возле ключиц, левой – прижимаешь всю ее к себе. Напором целуешь снова и еще сильнее, слегка прикусывая ей нижнюю губу. Внезапно вырвавшийся стон, который ты слышишь – это то, что сейчас она позволяет тебе выйти за грань.

Одна рука уже скрывается за вырезом платья, второй – быстро находишь застежку.

Умоляющий взгляд. Снимаешь футболку.

Она достает наушники. Включает одну из своих самых любимых песен – ритмичную, что-то из прошлой цивилизации, где музыку создавали долго и с кучей настоящих инструментов (Родриго, кстати, тоже фанатеет от гитар всяких, барабанов – любит все усложнять!). И начинает танцевать.

Мать вашу. Какие у нее бедра, и как она двигает ими!

Прокрутится пару раз, и с нее слетает футболка. Оказывается, лифчик под ней она уже давно расстегнула, и мой задачей является лишь приподнять его и ухватиться за грудь. Еще раз прокрутится и начинает расстегивать юбку. Подойдет ко мне ближе, и прямо перед моим лицом – ее розовые трусики. Остальное я вам рассказывать не буду, но – все же выдам один секрет – Жорж Монсиньи-то, оказывается, – тот еще самец! Когда Эсмеральда уже лежала подо мной, изнывая и выворачиваясь от желания, я решил обезопасить нас обоих и спросил сразу:

– Какое стоп-слово будет у вас, леди? – спросил я достаточно дерзко и высунул свой длинный язык. Финальная стадия боеготовности.

– Демократия! – ответила она, и ноги ее раздвинулись чуть ли не до поперечного шпагата.

И каждый раз нас можно чуть ли не выжимать. Словно два полотенца, которыми вытирали огромную лужу воды на полу.

Помню, как она рассказывала мне о своей мечте – небольшом домике с садом, где ей хотелось бы жить после того, как я прославлюсь.

Я сразу же набросал в своей голове детали: белое маленькое здание. Крыша белая, окна тоже белые. Белые двери и кусты.

После наших следующих встреч я постепенно начал все раскрашивать. На кустах будут мелкие розочки кремового цвета. Кухню она бы хотела ярко-зеленую, с черным гарнитуром. Мы с ней однажды сидели в ресторане, и пока она ела пасту, сверлила меня вожделеющим взглядом – таким, что я еле-еле мог есть. Стены в зале ресторана были ярко-красными, а над столиками висели китайские бумажные фонарики с иероглифами. С тех пор, наша будущая спальня в моей голове стала такой же.

Она выходит из магазина вечером, и в ее руках блестит металлическая баночка с энергетиком. Раннее утро, лицо очень уставшее, губы сжаты так, словно сегодня она зареклась не произносить ни слова.

Мы с ней рано утром ждали, пока откроется наше любимое кафе. Погода, что удивительно, была к нам благосклонна, и два блуждающих тела не съеживались, в спешке выискивая ближайший круглосуточный магазин.

Мы очень многие вещи делали вместе. Для меня уже в ту пору словом «мы» обозначились все ближайшие планы и какие-то мелкие решения, касающиеся будущего; мы смеялись, мы вместе ходим на концерты. Она научит меня переставать бояться толпы и заразы, чтобы мы вместе могли отрываться. Да я видел, что она – моя. И она тянулась магнитом; вечером на мой телефон приходили восторженные сообщения: она услышала новую песню, посмотрела новый фильм. Полукилометровая полоса сообщений с рецензиями. И я читал все это, стараясь не пропустить ни одного слова. К сожалению, иногда моя неудовлетворенность своей творческой жизнью и реализацией в ней себя отдаляла Эсмеральду от меня.

– Почему эти мужчины все такие бесчувственные? – однажды она задала мне этот вопрос, потешно нахмурив брови и окинув взглядом покидающих кинозал зрителей. Я тоже тогда не проявил ни одной эмоции, но почему-то все равно не стал объектом ее вопроса. Даже обидно.

Мы пошли с ней в кино на какой-то фильм о любви (название я не помню), с ног до головы вылизанный критиками и обласканный зрительской симпатией. Что ж, умно. Слезовыжимательно. Любовь, которая случается, а потом не случается. Толпы девиц, всхлипывая и громко выдыхая, прижимаются к своим спутникам, и на их лицах можно было прочитать: «Мне так повезло, что мой милый ни о чем таком и не мечтает!».

Моя Эсмеральда. Она даже не прижималась ко мне и не брала панически за руку, словно я растворюсь тогда же, когда закончится этот фильм. Она смотрела внимательно и, как мне казалось, искала в главной героине параллели с собой. Она всегда много думала, и тогда исключения не было: она думала о себе и о своей собственной мечте. Мечте, о которой я не знал. И это затягивало меня в капкан. Как ребенок в поисках ответа на загадку.

Одного понять я никак не мог. А в ее мечтах есть я?

Не было во мне ни того вычурно-глянцевого блеска, ни высокого статуса; биться за меня – нечто нереальное для девушки, что-то – из ряда вон выходящее.

Заметили, как в этой истории нарастает объем вопросов, на которые я не могу ответить? Плохой знак.

– Я слишком устаю, – однажды сказала она.

Я знал, что она училась и работала одновременно, и времени ни на что не оставалось. Уже даже предложил жить вместе. Она тактично отказалась, сославшись на то, что мысли обо мне помешают ей учиться. Меня эти слова растрогали.

Тогда я еще не понял, что она попросту начала отдаляться от меня. В моем воображаемом доме некоторые детали начали пропадать. Ей резко перестал нравиться зеленый цвет. Воображаемая кухня стала трескаться.

В море моей памяти всплыл труп – очередная история, лишившаяся однажды романтики, но сейчас…

Подождите немного, это даст свой эффект, я должен ее рассказать.

Бульвар Инсомния, дом восемнадцать. Эсмеральда пьет уже шестой или седьмой по счету коктейль, общаясь с подругами. А я жду ее у входа. Букет из хризантем накрыт прозрачной пленкой, чтобы цветы не перебило дождем. В кармане – шкатулка изумрудного цвета; кольцо я купил за два дня до этого. В воображаемой кухне (вы же еще не забыли мой художественный пассаж?) я, как следует, судорожно занялся ремонтом: заменил кое-какую мебель – точнее, перестал быть таким нудным и навязчивым. Я снова покрасил тускнеющие стены, делая ей более глубокие комплименты, нежели шаблонные восклицания в стиле «Ты моя богиня!» или того хуже.

Шатаясь, Эсмеральда вышла из бара под руками своей подруги и еще одного «просто знакомого» – внезапно встретившегося на мое горе товарища, одно выражение взгляда которого уже было мне отвратительно.

Знаете, сейчас бы я уже спокойно отнес ревность к одной из человеческих патологий: чем больше ее в организме, тем сильнее она убивает. Ревность сродни метастазам, оплетающим участок за участком все внутреннее тело. Однако тогда она была единственным отчаянным кличем в сторону Эсмеральды. Кличем, который она наконец-то смогла заметить.

Я забрал ее и усадил в такси. Я еще не знал, но ожидать от Эсмеральды в таком состоянии, но не мог сердиться: слишком дорожил. Слишком сильно влюбился, как настоящий идиот. Голова ее беспорядочно вертелась из стороны в сторону, и я боялся, что ее с минуты на минуту стошнит. Как только я осторожно обхватил руками ее лицо, она решила выстрелить в упор. В моё сердце.

– Я тебя не могу полюбить, Монсиньи. Никак. Сейчас никак.