Алёна вернулась в комнату, снова посмотрела на фотографию бабушки и деда. Она их совсем не помнила, хотя, та же тётя Маша очень давно говорила ей, что бабушку она помнить должна. Та умерла, когда Алёне исполнилось шесть. Говорила, что она была доброй, и о внуках заботилась. А вот дед умер ещё до рождения Алёны.

– Я бы хотела забрать фотографию, – сказала она, обращаясь к тётке. – Можно?

Та плечами пожала.

– Конечно. Не думаю, что в милиции возражать станут.

– С чего им возражать?

– Ну, тут же место преступления, – туманно и многозначительно проговорила тётя Маша. – Улики нельзя забирать.

Ясно, сериалы делают своё дело.

Не успела тётя Маша договорить, как сами правоохранительные органы и пожаловали. Открыли дверь без стука и звонка, и вошли в квартиру. Двое молодых мужчин в штатском и девушка в форме, с папкой в руках. Родственница протиснулась мимо Алёны, поспешила им навстречу, и затараторила:

– Вот, дочка Томкина приехала, старшая. Я ей вчера позвонила, и она приехала.

На Алёну уставились все трое, в некотором сомнении. После чего принялись вопросы задавать, не забыв попросить представиться, а ещё лучше, предъявить удостоверение личности. Алёна без пререканий передала им свой паспорт, наблюдала, как девушка переписывает её личные данные.

– По делу что-нибудь знаете? – поинтересовался представитель закона, с румянцем во все свои пухлые щёки. На вид ему было не больше тридцати, но на окружающих он старался смотреть с превосходством, наверняка, считал себя опытным следователем.

Алёна лишь плечами пожала.

– Откуда?

– Может, мама вам что-то рассказывала? С кем она жила в последнее время? Соседи говорят, был у неё жилец. Или сожитель. Один и тот же ходил туда-сюда, последние месяца два-три.

– Ничего она мне не рассказывала, – отозвалась Алёна. – Я с матерью не виделась и не разговаривала почти двадцать лет. Знать ничего не знаю про её любовников и собутыльников.

– Двадцать лет, говорите, не виделись? Но сразу приехали?

Алёна вздохнула, совершенно не собираясь скрывать, что эти вопросы её тяготят. К тому же, её беспардонно разглядывали и оценивали, наверняка считая, что удачно маскируют свои взгляды профессионализмом.

– Человека похоронить надо, – сказала им Алёна. – Грех этот, мать поверх земли оставлять. Какая бы она мать ни была. А хоронить её больше некому.

Паспорт ей вернули, Алёна убрала его в сумку.

– Когда можно тело забрать?

– В морге узнайте, мы вам номер телефона дадим.

Кажется, интерес к ней потеряли. Представители закона уходить собрались, а тётя Маша неожиданно переполошилась.

– Так что же, убийцу когда найдут? Когда посадят?

Алёна даже усмехнулась подобной наивности родственницы, правда, в сторону. А девушка в форме обернулась, и лишь пообещала:

– Будем искать.

– Вот так вот, – расстроилась тётя Маша, когда за полицейскими закрылась дверь. – Был человека, и нет человека. И всем наплевать.

– А вам её, правда, жаль? – не удержалась от вопроса Алёна.

– Конечно, – удивилась тётя Маша. – Томка, конечно, непутёвая была, так я ж её почти всю жизнь знаю. Мы с ней в одном классе учились. Ты не знала?

– Нет.

– Учились, даже за одной партой сидели. И с Витей их я познакомила, он же старше нас на три года. Такой красавец был, в волейбол играл. Высокий, статный. Ты вот в него пошла, и глаза его, и лоб.

Алёне очень захотелось презрительно фыркнуть, но она удержалась. Знала, что тётя Маша тогда всерьёз расстроится. Она ведь всё от души делает и говорит, совершенно искренне.

– И Виталик на него похож.

Эта информация заинтересовала. Хотя, скорее, несколько удивила.

– Хотите сказать, что у нас с Виталиком один отец?

– Конечно, – уверенно заявила тётя Маша. – Ты и этого не знала?

Маша безразлично пожала плечами. А тётка печально вздохнула.

– Ничего ты про себя не знаешь.

– А мне никто не рассказывал.

Тётя Маша окинула взглядом грязную комнату, и решительно заявила:

– Пойдём отсюда. Закроем всё, и уйдём. У меня пироги, у меня курочка. Я специально пораньше встала, наготовила. Ты же сказала, что приедешь. Я живу через дом, помнишь?

Алёна кивнула. Если честно, отправляться в гости не очень хотелось. По дороге в этот город, успела забронировать номер в маленьком отеле, собиралась остановиться в нём на пару дней, как раз до похорон. И Алёна предпочла бы отправиться сейчас туда, к тому же, успела заселиться, и оставить в номере чемодан. Удобством и комфортом номер, конечно, не порадовал, всё было чисто, но отдавало казёнщиной, но искать что-то другое, более подходящее привычкам и стандартам, не было настроения. А после квартиры, в которой провела первые десять лет своей жизни, что угодно могло показаться дворцом. И хотелось поскорее оказаться в гостиничном номере, принять горячий душ и переодеться, но отказать тёте Маше, с её искренней заботой и участием, даже Алёне показалось верхом неблагодарности. Поэтому она отправилась за тёткой по улице рабочего посёлка, по разбитому асфальту тротуаров, мимо цветов, буйно цветущих в палисадниках, смотрела по сторонам, и удивлялась тому, что всё же успела отвыкнуть от такой жизни. Странно, ведь просыпаясь каждое утро, думала о том, что она простушка, голодранка, детдомовка, и это как раз её настоящая жизнь. Она этим живёт, а не тем, чего у неё получилось добиться. Получилось как бы случайно, само по себе, не смотря на то, сколько усилий ей пришлось приложить. А вот теперь оказывается, что эти мысли засели исключительно в её голове, и, наверное, со временем превратились в комплексы, потому что всё, что Алёна сейчас видит и как воспринимает, для неё дико. Это другая, чужая, позабытая ею жизнь.

Тётя Маша жила в точно таком же доме, совсем рядом. Они прошли мимо двух палисадников, свернули за угол, и вот уже оказались у подъезда. Очень похожего на тот, из которого недавно вышли. Правда, квартира у родственницы оказалась трёхкомнатной, чистой, ухоженной, без излишеств и изысков, но войти в неё оказалось приятно. Ещё и потому, что вкусно пахло пирогами. А Алёна вдруг осознала, что со вчерашнего обеда ничего не ела, только кофе в поезде пила одну чашку за другой.

Алёне выдали домашние тапочки, не новые, и даже не резервные, в них явно кто-то каждый день ходил, но она возражать не стала, послушно скинула с ног туфли и сунула ноги в тапки.

– Проходи. – Тётя Маша гостеприимно повела рукой. – Будь как дома. Ты ведь и, правда, дома. Здесь когда-то папа твой жил. Нас с ним обоих сюда из роддома принесли.

Уникальная информация.

Алёна из вежливости заглянула в комнаты, тётке улыбнулась. И пошла за ней на кухню.

– Ты с чем пирожки любишь? Я вот с ягодами напекла, с капустой. С мясом есть. Муж у меня с мясом уважает.

Алёна присела за кухонный стол, накрытый цветастой клеёнкой деревенской расцветки. Если честно, с некоторой настороженностью посматривала по сторонам, оглядывала кухню. Уж слишком всё было мило и по-домашнему, она к такому не привыкла. Цветы на полотенцах, цветы на подоконнике, чайник в горох, милые магнитики на холодильнике. Вадим терпеть не мог магниты на холодильнике, называл это мещанством, вывешивать на дверь холодильника магниты и сувениры, как следствие своих поездок по миру. Алёна с ним обычно соглашалась, но сейчас, оказавшись на такой вот домашней кухне, решила, что это довольно мило. Как и фарфоровые слоники на полке. Но, тем не менее, от созерцания всего этого домашнего уюта, на душу опустилась непонятная тяжесть. Алёна не знала, как себя вести.

Вдруг вспомнила, что её спросили про пироги.

– Я со всем люблю, – призналась она. – Правда, любовь эту из себя старательно выдавливаю.

Тётя Маша махнула на неё рукой.

– Глупости. Ты худенькая совсем.

– Да уж…

– Сейчас курочку погрею, и чайник поставлю. И мы с тобой посидим, спокойно поговорим, пока нет никого.

– А вы с кем живёте? С мужем?

– С мужем, – кивнула тётя Маша, суетясь у плиты. – А ещё дочка старшая с семьёй с нами живёт. У меня внучке уж восемь лет. Так все вместе и живём. Они вроде квартиру в городе присмотрели, а потом так и остались. Привыкли, говорят. А чего им тут с нами, стариками, привыкать? Но пока живут.