Когда вы переправились на правый берег?

25 августа мы были в последнем этом бою, постепенно отходили еще к городу. На левый берег Волги где-то мы переправились 8–10 сентября. А вернулись обратно в октябре, в начале месяца, когда немцы перенесли главный удар с центральной части города, где положение спасла 13-я гвардейская дивизия. Получив хороший отпор, немцы перенесли свой главный удар на северные скаты Мамаева кургана и на заводскую часть города. Прежде всего это «Красный Октябрь», «Баррикады» и СТЗ. Но с севера СТЗ был блокирован 14-м танковым корпусом, и он отрезал от армии группу Горохова у Спартановки. И он пытался взять тракторный завод ударом с севера. На южных берегах реки Мечётки стояла наша оборона: учебный танковый батальон, который на тракторном заводе формировался, рабочие истребительные батальоны, полк десятой дивизии НКВД – они обороняли северную часть тракторного завода. Мне досталось направление в основном на тракторный завод. Много раз довелось встречаться с такими прославленными командирами – Жолудевым, Гурьевым, Гуртьевым. Особенно мне запомнился очень смелый и скромный человек Смехотворов, командир 193-й дивизии, которая состояла из моряков-североморцев и какого-то курсантского училища. Эта дивизия очень стойко дралась на заводах, отстаивала заводы, и она практически была отрезанным соседом от острова Людникова. 138-я дивизия переправилась вначале одним полком, оттеснила противника между заводами «Красный Октябрь» и «Баррикады», и затем противник 14 ноября отрезал дивизию с трех сторон. Окружил слева, справа и с фронта, а сзади была Волга. И вот дивизия после бомбежек, после боев, всего было 500 человек, занимала по фронту 500 метров и в глубину 700 метров. Были случаи, когда отдельные автоматчики прорывались в центр обороны этой дивизии, этого плацдарма, выходили к дому, где находился командный пункт Людникова. Людников пробыл в обороне 100 суток, и так немцы и не смогли до конца капитуляции плацдарм этот ликвидировать.

Вы знаете, я должен сказать о сталинградском духе. Это особая аура. Во-первых, сам командующий Чуйков – смелый человек, грамотный человек. Человек, не придерживающийся буквы устава, а всё время мыслящий и ищущий новых форм ведения боевых действий. Под стать ему был член Военного совета Гуров. Спокойный, выдержанный, кстати говоря, после окружения под Харьковом он был понижен в должности. Там был членом Военного совета фронта, а здесь стал членом Военного совета армии. И еще более спокойный был Крылов, начальник штаба. Это герой Одессы, герой Севастополя и герой Сталинграда. Вот эта троица воодушевляла, то есть обозначала собой такую монолитную уверенность в победе, их уверенность передавалась командирам дивизии, и все видели, что буквально в боевых порядках находится Военный совет. Чуйков не уходит на левый берег Волги – не уходили и командиры дивизий. Командный пункт Чуйкова в 1200, иногда 800 метрах от переднего края. В то время, когда Паулюс (его командующим армией называли, но у него практически фронт под командованием находился) сидел в станице Голубинской, в 120 километрах от Сталинграда. Все командиры дивизий немецких находились в 20–25 километрах от Сталинграда. А Чуйков – в самой гуще этого боя. Это во-первых. Во-вторых, у всех накопилась не только ненависть, а такая злость. Начиная от рядового и кончая командиром любого ранга, такая злость: «До каких же пор нас будут бить? Почему мы не можем дать сдачи?» Люди шли на самопожертвование, чтобы только остановить немцев. Самопожертвование, может быть, не совсем правильно. Но дело в том, что шли на любой риск, но только любыми силами и средствами остановить немцев.

Анатолий Мережко (крайний справа) вместе со своим начальником Василием Чуйковым (второй слева)

В армии, независимо от политических органов, прошла волна комсомольских собраний, в результате которых принимались решения, что для комсомольца единственным оправданием оставления оборонительной позиции будет являться смерть. Поэтому все стояли, что называется, насмерть. И вот Дом Павлова. Ведь он оборонялся 58 дней небольшой группой. Там захватили его три человека во главе с Павловым, а потом пришел лейтенант Афанасьев со своим взводом, там укрепились. Ну, во всяком случае, где-то два взвода обороняли этот дом 58 дней.

Какое было ваше личное ощущение от нахождения в Сталинграде?

И в лучших мыслях нельзя было думать, что ты выживешь. Потому что смерть ежесекундно тебя подстерегала. Ну, представьте себе, что такое три тысячи самолето-вылетов на заводскую часть? Три тысячи самолето-вылетов на ограниченное по глубине пространство. Представьте себе взрыв тонной бомбы. Разлетались цеха в разные стороны, стены рушились, заводские трубы рушились. Кстати говоря, на заводе «Баррикады» было 13 труб, к концу боев осталась всего одна труба. Ну там сидел наш наблюдатель, который корректировал огонь артиллерии. Вот эта аура – во что бы то ни стало отстоять. Приказ нарисовал ужасающую картину, в которой оказалась наша армия, наша Родина и наш народ. И там, вы знаете, сам подвиг не считался за подвиг, это считалось обычной рядовой работой. Если солдат, обороняя дом, оставался один, но у него был пулемет, противотанковое ружье, винтовка, он бегал от одного вида вооружения к другому, стрелял, оборонял этот дом один.

Вся, вы понимаете, вся тактика Чуйкова свелась к ведению ближнего боя. Если немцы нас гнали в степи своей волной танков, нависшей над головами авиацией и пехотой. Буквально как морская волна: она, натыкаясь на молы, сразу утихомиривается. Так и здесь получалось: когда они вошли в развалины города, то они начали бояться. Немец привык воевать, чтоб у него слева, справа был обеспечен фланг, а тактика, которую насаждал Чуйков и которая привилась в армии, – штурмовая группа. В её состав входила штурмовая подгруппа – это несколько человек, вооруженных легким оружием, в основном гранатами, автоматами, ножами, саперными лопатами; подгруппа закрепления, которая врывалась в объект. Она более многочисленная и имела тяжелое вооружение – станковые пулеметы, ручные пулеметы, противотанковые ружья, а иногда даже орудие. Третья подгруппа – обеспечения, которая обычно состояла из артиллеристов, химиков-огнеметчиков, которые обеспечивали фланги, чтобы эту штурмовую группу немцы не контратаковали с флангов. Они своим огнем отсекали, как бы оберегали эту группу с флангов. И, наконец, резерв. Вот из четырех таких подразделений состояла настоящая штурмовая группа, которая участвовала и в так называемой активной обороне. Мы всё время контратаковали. Немцам не давали отдыха, особенно ночью. Немцы и в степи боялись ночного боя, а тем более в городе. Они так ночным боем и не овладели как следует. А мы, наши солдаты, очень полюбили ночной бой.

Для того чтобы обезопасить свои части от ударов артиллерии и авиации, Чуйков приказал сближаться с противником на максимально короткое расстояние, на бросок гранаты. В этом случае немцы не могли бомбить наши боевые порядки, боясь поразить своих. Не могли обстреливать артиллерией, минометами. С одной стороны, это сближение с противником на 30–40 метров обеспечивало возможность наносить загущенным боевым порядкам немцев больший урон, чем они нашим одиночным бойцам, а с другой, наши тыловые структуры, скажем, штабы батальонов, штабы полков, расположенные несколько глубже, чем передний край, несли большие потери, чем вот эти передовые части, находившиеся в непосредственной близости от противника. Ведь дело доходило до того, что наши умельцы забрасывали немцев немецкими же гранатами. Немцы бросали гранату из своего окопа, она залетала в наш окоп, наш не растерявшийся боец брал эту гранату (а граната у немцев на длинной ручке была), швырял её назад к немцам. Она долетала туда и только там взрывалась. Потому что у них время горения запала было девять секунд примерно. А наша граната – три, четыре, пять. И наши даже так делали: выдергивали чеку и считали «раз, два, три», потом бросали гранату. И только она долетает до окопа немцев и сразу взрывается, уже у них времени подхватить нашу гранату и возвратить её назад к нам не было.