Да, я злой. Но это лишь потому, что я ее тоже кое о чем попросил. НИКОГДА НЕ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ РЕНАТИКОМ. И ведь она согласилась! Сказала – конечно, ты же уже не маленький.

Сам знаю, что не маленький! Вот только недели не прошло, и что же я снова слышу? «Ренатик, с днем рождения!» Тьфу!

А она же еще и целоваться полезла! Слава богу, дядя Юра не видел. Он страшный человек – этот ее муж. Мрачный такой, как будто уже всё повидал на своем веку. Будто это ему, а не мне ногу отрезали!

А мама тоже молодец. Стала в сторонке и смотрит, как эта ее Оксана ко мне на кровать уселась. В этой своей юбке. А как же дезинфекция? Вот она ее прошла? У нас с этим, между прочим, строго.

Но на самом деле я даже и не злился особо. Ну, поморщился слегка. Потому что я хоть и одноногий, но по природе все равно – человек. Мне маму жалко. Она прямо в размерах уменьшается, когда я не в духе. И так ко мне, и эдак. Видно, что угодить старается. А тут еще и день рождения.

Конечно, я понимал, что они не просто так пришли, а с подарками. Ну и сел, значит, руки сложил. Всем своим видом показываю, что готов принимать дары. А мама так робко:

– Сынок, у нас с тетей Оксаной для тебя подарок.

Интересно, это она случайно «тетю» добавила или в ней просто дружественные чувства взыграли? Не удивлюсь, если даже по поводу той самой юбки.

Ну, я просто свою маму знаю. Она, конечно, добрая, но тоже с юмором, как и все в нашем роду.

В общем, я такой «ха-ха» про себя и дальше сижу. И еще так благосклонно киваю, мол, давайте уже дарите свои подарки.

А мама мне: «Сейчас-сейчас». И все на дверь оглядывается, как будто там Дед Мороз стоит – ждет своего коронного выхода. Ну или Микки Маус. К малышам нашим из соседней палаты один такой часто ходит.

И тут – сцена. Заходит Богдан Тамирович, мой протезист, а в руках у него коробка. И они все – он, мама с Оксаной и даже пацаны – вдруг хором начинают петь «С днем рождения!». И хлопать.

А Михеич, главное, туда же. И еще же зрелище такое… Прямо ух, не для слабонервных. Как он этими своими пятками хлопал!

А я вот не хлопал. Мне было все равно, что пятки, что коробка – одна тоска. Но Богдан Тамирович чуть ли не силой мне ее всучил. И все такие:

– Открой, открой!

Ну я и открыл. И еще же такое лицо изобразил…ну, вроде знать не знаю, что там, но уже заранее восхищен.

Ага, знал бы я заранее… Там нога лежала! Моя, как я понял. Новая.

И все опять:

– Ура!

А Димыч такой:

– Офигеть! Прямо как у киборга!

А я ему с чувством:

– У говниборга, – и закрыл коробку. А мама сразу серой стала. И такая:

– Ренат, ну ты что? Хоть посмотри, какая!

А я так холодно, исподлобья:

– Какая?

А мама, наоборот, с дрожью:

– Хорошая! Дорогая! Оксане спасибо скажи. Ты с такой даже в футбол играть сможешь.

Я молча кивнул. Так, никуда не глядя. А Оксана эта – ну вообще… доверчивая! Сразу защебетала:

– Я вам говорю, эти немцы – это суперкачество! Тебе же понравилось, правда? Ну, Ренат, скажи!

А я уже сказал. Она что, не слышала? Но ради такого дела можно ведь и повторить.

– Да, – подтвердил я торжественно. – Именно о таком подарке я всю жизнь и мечтал.

И еще так глаза закатил – иронично. Чтобы до этой бестолковой Оксаны наконец дошло, что я обо всем этом думаю. А она, видно, решила, будто я такое про нее думаю. И сразу покраснела.

А мама тоже – как вспыхнет:

– Ренат! Тебе не стыдно? Люди ради тебя старались.

А я посмотрел на нее в упор и сказал:

– Пусть будет стыдно тому, кто из меня калеку сделал. А мне все равно.

Лег и отвернулся к окну. А Богдан Тамирович такой:

– Ничего, парень. Мы им еще покажем! – и так бодренько мне по спине хлоп-хлоп.

Ну понятно. Он таких, как я, по сто раз на день видит. Вон, целый этаж лежит… как нас там… мутантов? Нет, ампутантов!

Но я ничего не сказал. Хотя, может, и зря. Спасибо так уж точно мог бы выдавить. Богдан Тамирович хороший. Сильный, раз с такими, как я, возится. Говорю же, целый этаж, и это только в нашем корпусе!

Но вообще я правильно сделал, что смолчал. А то пришлось бы и маме спасибо говорить. И Оксане этой. А за что, спрашивается? И почему именно сейчас – в мой день рождения?! Это разве подарок? Нет, это мучение какое-то!

Неужели они не понимают, что для меня эта нога – не нога! А еще одно напоминание о том дне. Обо всем, что случилось тогда со мной и с папой. Да не надо мне таких подарков! Мне вообще ничего не нужно. Только он.

Но где? Где такое можно заказать? Чтобы он вернулся и больше никогда не исчезал. Богу, что ли, позвонить? Дал бы кто его номер.

Потом все ушли. Богдан Тамирович по своим делам, а мама с Оксаной пить кофе. А ногу мне оставили. Я лежал к ней спиной и думал – дикость какая-то. Нога лежит у меня за спиной. Ну серьезно, да? Обалдеть какой подарочек!

У меня даже голова разболелась. Так теперь всегда бывает, если я злюсь или как-то нервничаю. Врач еще в больнице мне объяснил – вся эта боль потому, что от контузии еще никто так просто не отходил, и что мне категорически нельзя волноваться. А второй врач, который уже здесь, – реабилитолог – каждый раз говорит, что волноваться можно и даже нужно, но только позитивно.

Думаю, он надо мной издевается. Но волнуюсь, чего уж там. Врачей надо слушаться. Вот как подумаю о папе – сразу такая волна! Я в нее с головой заныриваю, хоть и плаваю так себе, на троечку. Но там внутри ничего – тишина и спокойствие. А вначале, конечно, мотает!

Но всегда-всегда помогает. Это уже проверено.

Мама вот наоборот – даже не говорит о нем. Ни слова! Думает, что меня это ранит. Но меня-то ранит другое! Ее молчание – вот что. То, как быстро она про папу забыла. Я понимаю, что она не забыла. Но зачем тогда молчать? Как будто его и правда нет. И никогда не было.

Поэтому я стараюсь думать сразу за двоих. Много-много! По сто раз на день, с перерывами на обед.

А сегодня… Я решил, что сегодня это вообще будет безо всяких пауз. Потому что мой день рождения – это же наш с ним день. Тот самый, один-единственный в году, который мы всегда проводили вместе. И то, что его теперь нет, – это вообще ничего не меняет.

Тем более что он есть. Главное, не забывать о нем думать.

Но я и не забываю. Я думал с самого утра, как только проснулся. И думал бы дальше, если бы мама с Оксаной не пришли и с этой ногой не начудили.

«Но кто мешает начать все с начала!» – подумал я заново и, зажмурившись, стал воскрешать папу во всех подробностях.

Начал с того, что вспомнил прошлый год – как мы с близнецами в пиццерию пошли, а мама опоздала. И хорошо, потому что они там такое устроили! Сёма кувшин разбил, а Ерёма официанта укусил. Он такой – всех кусает, даже тех, кто ему нравится. А уж если наоборот…

А папа – он как-то умел с ними. Хоть и баловал, конечно. Даже сверх. Как по мне, детям нельзя столько всего разрешать, сколько он мог. Но, возможно, я и не прав. Близнецы-то его слушались. Меня и маму – никогда, а вот его – да.

Хотя что удивляться? Папу по жизни все дети любили. И взрослые, кстати, тоже. Вот тогда в пиццерии… Он пошел и тут же обо всем договорился. Вообще без всяких проблем. За кувшин просто заплатил, а за Ерёмин укус не стал, потому что у официанта, как выяснилось, своих двое и он все понимает. Хороший оказался. Да там вся пиццерия такая была. Как мама говорит, душевная. Жаль, что она тоже сгорела.

Воспоминания эти. Я лежал и представлял ту дорогу, по которой мы возвращались домой. Прямо видел, как мы идем по ней впятером – такие счастливые. Вот я – размахиваю руками и что-то рассказываю. По-моему, про нашу химичку – как она визжала, когда мы на уроке покрасили ей парик реактивом.

Папа смеется. Он идет, слегка покачиваясь, потому что несет близнецов, а мама – наоборот, слишком уж ровно. Ну, осанка же для нее – главное правило жизни. А папа всем этим страшно любуется и говорит, что у нашей мамы королевская походка. А в руках у нее цветы, которые он подарил ей в честь меня. Папа делает это каждый год, с самого первого моего рождения. Делал. Двенадцать лет подряд. А на тринадцатый год уже не успел.