Гримберт ощутил, как на смену обжигающему жару приходит мертвенный холод.

- Ложь! Чертова хренова ложь!

Вольфрам подмигнул ему и вдруг переменился в лице. Испуганно заморгал, сжался, выставил в кающемся жесте сложенные ладони.

- Молю о пощаде, ваше сиятельство!- взвыл он, - Уверяю вас, у меня и помыслов таких не было, это все он затеял, отпрыск ваш, будь он неладен!.. Как прознал он, что мы рутьеры, вцепился точно клещ. Прими его в отряд и все тут! Я, понятное дело, отказывал, где это виданно, чтоб сын маркграфа, сам рыцарь без пяти минут, и с грязным сбродом якшался? Но очень уж он хотел к рутьерскому ремеслу прибиться. Я так думаю, это через не в меру восторженный дух егойный и молодость. Мальчишки они ж такие, всем известно, им слава нужна, подвиги, свершения всякие… Видно, отчаялся он рыцарскую славу добыть, вот и потянулся к дурной славе, рутьерской…

Гримберт вздрогнул. Вольфрам Благочестивый не был прирожденным актером, местами он переигрывал, местами фальшивил, но все равно выглядел отвратительно естественно. Так, будто в этот миг в самом деле ползал на коленях перед отцом, моля его о пощаде.

- Нет, - тихо произнес он, - Это ложь. Не смейте, вы не можете, не…

- Именно так, ваше сиятельство, - Вольфрам испуганно выпучил глаза, - Я уж и так отказывал и этак, а впустую. Очень уж крепко он решил рутьером сделаться. Прознал, что мы обретаемся в Сальбертранском лесу, и пробрался к нам со своим оруженосцем. Объявил нам, значит, что ноныча он тоже вступает в ряды «Смиренных Гиен» и принимает разбойничьи клятвы вместо прежних, рыцарских. Обязуется служить наравне с прочими и зарабатывать нашим ремеслом. А чтобы мы не сомневались, выложил нам идейку одну. Мол, под покровом тайны собирается в Турине караван ваш, про который он случайно прознал, и везет этот караван богатства несметные. Ему доподлинно известный маршрут, но он просит свою долю из награбленного и сам будет участвовать в налете…

У Гримберта закружилась голова. Это была чудовищная, омерзительная ложь, но Вольфрам Благочестивый выкладывал ее аккуратным узором, как паук выкладывает свою паутину, и получалось так ловко, что дыхание скрежетало в груди.

- Отец никогда вам не поверит, - обронил он, ощущая затылком холодную точку – взгляд пистоли в руках Бальдульфа, - Он разберется, он…

Вольфрам пожал плечами. Он больше не был кающимся разбойником, фальшивая личина мгновенно сошла с него, оставив привычное выражение.

- Отец, может, и нет. А прочие рыцари? Они ведь тоже узнают об этой истории. И не смогут не узнать – их собрат, разорванный вашими пулями, разлагается в бронекапсуле «Радетеля» в считанных лигах отсюда.

Рыцари. Об этом он не подумал.

Вольфрам потер руки друг о друга – еще один паучий жест.

- Только вообразите, мессир, как они будут смотреть на вас с этого дня. Мальчишка, который, мечтая о подвигах, примкнул к разбойникам и хладнокровно расстрелял их собрата. Растоптал рыцарскую честь и все мыслимые добродетели.

- Нет, я…

- О, уверен, ни один суд, мирской, церковный или императорский, не предъявит вам обвинений. Сын маркграфа! Как можно усомниться! Да и кто поверит старому разбойнику вроде меня?.. Но штука в том, что вашему славному рыцарскому сословию не нужен приговор суда, чтобы подвергнуть остракизму или свести в могилу своего собрата, не так ли? Да, формально они будут вам подчиняться. Даже присягнут когда-нибудь, быть может. Но за глаза… Как они будут звать вас, мессир? О чем станут шептаться за вашей спиной? Какие взгляды бросать в вашу сторону? Не знаете? А я знаю.

Убить, подумал Гримберт, собирая силы для одного-единственного рывка. И пусть Бальдульф размозжит мне затылок. Я перегрызу этому старому мерзавцу горло, пусть даже придется глотать его зловонную кровь. Я избавлю мир от одного из самых омерзительных его творений.

- Гримберт-Разбойник. Гримберт-Гиена. Гримберт-Каннибал. Вот какую славу вы с этого дня обрящете в Турине, мессир. Рыцари, которых вы поведете в бой, будут проклинать вас и ненавидеть. И ждать удобного момента, чтобы предать или выстрелить в спину, списав на ошибку автоматики. Вам никогда не суждено будет покрыть себя рыцарской славой, потому что вы уже будете обмазаны со всех сторон, будто дегтем, презрением рыцарской касты. Здесь не помогут ни мольбы, ни епитимьи, ни паломничества. Рыцари, как и гиены, не знают снисхождения. Единожды опорочив их род, вы станете отверженным, презренным, жалким. Хуже, чем последний язычник, хуже, чем отцеубийца. И эту ношу вам придется нести до конца своих дней. Сколько бы подвигов вам ни удалось совершить во славу веры или его величества, все они будут отправлены смрадом, который будет следовать вслед за вами. Сколько бы побед ни пришлось одержать, все они будут отдавать одним и тем же. Запахом предательства, тщеславия и трусости. Вот каким вы войдете в историю, мессир. Разбойником, предателем, лжецом и братоубийцей. Об этом вы мечтали, читая рыцарские романы? Это воображали, впервые забравшись в рыцарский доспех?

Он бросился резко, вложив в рывок остаток сил, о которых сам не подозревал. Крутанулся на месте, чтоб сбросить с плеча свинцовую руку Бальдульфа, извернулся, оттолкнулся ногой и…

Господи, пусть это станет единственным моим подвигом, но дай мне его закончить, о большем не прошу. Кажется, воображаемый Вальдо успел усмехнуться ему на прощание.

Вольфрам Благочестивый не стал прикрываться. Он шагнул навстречу, коротко выбросив вперед руку. Гримберт видел этот удар, который еще не произошел, но вдруг обозначился в воздухе, точно его траекторию услужливо чертил в визоре верный доспех. Кривой, как сарацинская сабля, резкий, он должен был врезаться Гримберту в правый бок. И проломить ребра, вогнав их осколки в легкие. Обрушить вниз, лицом в талую снежную кашу. Заставить глотать кровь со снегом, мучительно хрипя и елозя ногами.

Кажется, он даже успел почувствовать боль в правом боку, за миг до того, как чужой кулак размозжил его ребра.

Прежде чем Вольфрам Благочестивый не усмехнулся ему.

Он так и не ударил. Просто перехватил кулак Гримберта и стиснул его железными пальцами, заставив его застыть в нелепой позе. Они словно пожимали друг другу руки.

Вольфрам приблизил свои морщинистые губы к его лицу.

- Я предлагаю вам куда больше, чем кажется на первый взгляд. Я предлагаю вам не просто жизнь, мессир, но новую жизнь.

Гримберт попытался вырваться, но не смог.

- Заткнись, старый паук… - пробормотал он, - Тебе не обмануть меня вновь, я…

- Гримберт Туринский обретет то, что заслуживает. Он не станет героем, овеянным рыцарской славой, но не станет и предателем. Он просто пропадет невесть где и отчаявшийся отец еще много лет будет рассылать гонцов, чтобы найти его следы, и заказывать службы в церквях. Тщетно, конечно.

- Но я…

- Спустя два дня «Смиренные Гиены» покинут Туринскую марку и более никогда не вернутся в здешние земли. Вы можете последовать с нами. Там, в сотнях лиг отсюда, никто не станет вас искать. Никто не узнает вас. Никто не станет корить. Да, рутьерская жизнь не сахар, едва ли я смогу обеспечить вас рыцарскими подвигами, но… Черт, скучать нам тоже не приходится, верно, Бальдульф.

Бальдульф за спиной Гримберта склонил голову.

- Верно.

Вольфрам выпустил кулак Гримберта из пальцев. Так неожиданно, что тот едва не рухнул в снег.

- Поторопитесь, мессир рыцарь. Я благодушен, но я, как и все рутьеры, больше торговец, чем воитель, мое предложение не может действовать вечно. Как думаешь, Бальдульф, сколько времени у нас уйдет, чтобы сбить в кучу эту ополоумевшую мечущуюся стаю и напомнить ей, кто здесь хозяин?

Бальдульф почесал в затылке.

- Полчаса.

- А чтобы сложить шатры, собрать припасы и выступить в путь?

- Еще час.

- Итого… полтора часа. Довольно приличный срок, как по мне. Как думаете, мессир рыцарь, вам хватит этого времени, чтобы принять решение?

Гримберт не ответил.