Предатель христианской веры и всех мыслимых рыцарских добродетелей.
Если об этом узнает отец… Гримберт ощутил, как в его желудке ворочается ледяной ком из смерзшегося снега. Если об этом узнает хоть одна живая душа в Турине, все кончено. Можно раскаяться, можно пройти сквозь самую суровую епитимью, можно принести самые строгие обеты, это уже не поможет. До конца дней в него будут украдкой тыкать пальцами, видит он это или нет.
Сын маркграфа Туринского, сделавшийся разбойником в двенадцать лет.
Плевать, что об этом знает Вольфрам Благочестивый и его дрянное войско. Может, они и именуют себя Гиенами, но по своей природе всего лишь крысы, а крысам редко уготована долгая жизнь. Едва ли кто-то из них проживет более года. Кто замерзнет этой же зимой, кого перевешают стражники, прочие же перегрызут друг другу глотки из-за добычи или немногим позже – от передозировки непривычными зельями, в уличных драках, в бессмысленных войнах, в нелепых стычках и случайных конфликтах…
Рутьерский отряд «Смиренные Гиены» канет в Лету, как и многие сотни прочих банд, сгинет без следа, не удостоившись даже упоминания в летописях или записях церковного информатория. Все его наследие уйдет вслед за ним. И даже если последний ублюдок из числа тех, что сейчас нетерпеливо ерзает в снегу, вдруг вспомнит, переминаясь у подножья эшафота, о том, что в разбойничьем налете им помогал рыцарь, едва ли хоть одна живая душа примет это всерьез.
Из-за охранников каравана тоже можно не беспокоиться. Стараниями рутьеров «Убийца» обрел столь непривычный облик, что никто не узнает в этом чудовище «Предрассветного Убийцу», про которого в Турине отпускают немало шуточек.
И уж конечно он не станет рассказывать об этом Аривальду, даже когда они оба выберутся из Сальбертранского леса. Даже Вальдо не может знать истинную правду о том, какой ценой ему пришлось купить их жизни и свободу. Он что-нибудь придумает на этот счет. Не сейчас – позже. Когда возьмет курс на Турин.
А вот с доспехом придется расстаться. Тут ничего не поделаешь. Он не может позволить, чтоб кто-то в Турине увидел его в подобном виде или, тем паче, получил доступ ко внутренним протоколам, фиксирующим события. «Убийце» придется исчезнуть без следа. Тяжелое, но оправданное решение. Он схоронит его в каком-нибудь глубоком овраге, после чего испепелит лайтером приборную панель и все содержимое бронекапсулы. Магнебоду придется сказать, будто бросил сломанный доспех в лесу, где-то в глухой чаще.
Извини, «Убийца» - Гримберт мысленно прикоснулся к терпеливо рокочущему реактору своего доспеха – Ты был мне верным слугой, ты принял бой, защищая меня, но позволить тебе вернуться я не могу. Тебе придется погибнуть, спасая честь своего никчемного хозяина…
Что ж, может, это и к лучшему. После подобного отцу придется раскошелиться наконец на пристойный доспех, и это уже будет не учебная машина, а самая настоящая, с трехдюймовыми орудиями, активной броней, мощным радаром и…
Бражник заерзал в своем укрытии, продолжая свою никчемную историю, про которую Гримберт уже успел забыть.
- А граф пальчиком себе по бумаге водит. «Да, любезный, - говорит, - Запустили вы свое дело-то. С февраля мне причиталось получить с вас тридцать сетье аммиака. Да, я понимаю, жена ваша хворала, податью обложили, да только ведь и в мое положение войдите, я до самой весны ждал!» Мигает своим молодцам, я и пикнуть не успел, как меня с ног сбили и к столу прикрутили. Рыдаю, о пощаде его молю, но куда там. «Так-с, - говорит он, а сам ободряюще мне кивает, мол, не сердись, старик, сам понимаешь, - За аммиак я согласен принять в уплату вашу поджелудочную. Не то, чтоб от нее был толк, однако она пригодится мне для опытов. Да вы не переживайте, господин Ремигий, не бледнейте. В вашем ли положении жадничать? Вы и не заметите ее нестачи, небось. Так-с… Вот, я вижу, в прошлом году вы на три недели с нитридами задержались. Тогда я не стал применять санкций, но теперь я вижу, что человек вы ненадежный и слову вашему верить нельзя. Ну, это будет стоить вам одного легкого. Помилуйте! А не вы ли полгода назад отгрузили мне пять ливров галогенирированного бифенила вместо диоксина? Значит, вы? Ну, будет вам убиваться, господин Ремигий, тем более, что я охотно прощу вам эту ошибку за… скажем, за вашу щитовидную железу. А вот что станет вам подороже, так это оскорбление моего доброго имени, каковое вы допустили третьего дня, когда отказались в трактире выпить за мое здоровье… Не переживайте, у меня тут все записано. Думаю, мы сможем разрешить все наши разногласия к нашему обоюдному удовлетворению, тем более, что у вас весьма много активов…»
Гримберт хотел было шикнуть на него, но не стал. Из всех средств общения с внешним миром у него остались лишь динамики «Убийцы». Не способные к шепоту, они могли произвести больше шума, чем было необходимо. Если Вольфрам, где бы он сейчас ни прятался, узнает, что спугнутые купцы, не дойдя туаза до места засады, задали стрекоча, быть беде – и для него и для Аривальда…
- Что бы ни говорили про графа Раймунда, а только работать своими руками он не боится, - Бражник подышал на бутылочку, внутри которой колыхалось что-то вроде подгнившего съежившегося яблока, возможно, его почка, - Сам же долг и взыскал. Нож для бумаг взял – и готово, чик-чик…
- Он мог бы прихватить и твой язык, - пробормотала Блудница, ее глаза в прорези шлема сердито сверкнули, - Большое упущение с его стороны.
Бражник был слишком увлечен своим рассказом, чтобы отвлекаться на перебранку.
- Думал, мессир, прямо там кровью и истеку. Но тут старший сын со слугами мне на выручку поспели. По горячим следам пришли, значит, жаль, что не часом раньше. Выломали дверь и, прежде чем графские слуги опомнились, живо их перебили. А самого графа в бочку с бромоводородной кислотой запихнули. Ну он и бился там, ну и ревел… Только я уже не слушал. Добро свое, по скляночкам разложенное, в охапку схватил – и бежать. Той же ночью мы с сыном завод подожгли, а сами выбрались из города и на юг припустили. Подальше от графских расчетов, пока нам обоим еще какую пеню не накинули. Решили в рутьерское ремесло податься, раз уж так сложилось. Примкнули сперва к «Разнузданным Вертопрахам», потом к «Шкуродерам», но тех в двадцать шестом году под нож пустили во времена Танца Слепых. Сынка моего рыцарь какой-то франкский раздавил, причем свой же, по случайности, а я, значит, выжил. Переметнулся к «Ревнителям Чести», с ними маленько пожил, пока местечко в «Шаперони» не подвернулось, ну и…
- Заткнись, - процедила Блудница, - Бальдульф знак подает. Едут.
* * *
Караван двигался неспешно, но сосредоточено, точно меланхоличная гусеница, ползущая по ветке. Вынырнув из-за холма, он стал увеличиваться в размерах и увеличивался до тех пор, пока сенсоры «Убийцы» не могли в деталях разглядеть его, расчленив эту гусеницу на отдельные составляющие.
Не самый большой караван из виденных им, даже, пожалуй, небольшой. В Турине ему приходилось видеть настоящие караваны, состоящие из сотен тяжело нагруженных грузовых платформ и трициклов. Когда они шли по улицам, окрестные дома дребезжали, точно трухлявые зубы во рту у нищего, а брусчатка лопалась под гусеницами. Но этот…
- Шесть вагонов, - сообщила Орлеанская Блудница, сделавшаяся еще более скованной и неподвижной, - И здоровенные, мать твою…
Гримберт и сам это отлично видел, пусть и не своими глазами, а зоркими сенсорами «Убийцы». Тащил всю вереницу тяжелый грузовой тягач-трицикл, огромный и неповоротливый, точно вылезшее из нефтяного озера доисторическое чудище, отрыгивающее дымом из бесчисленного множества выпирающих по бокам труб. Сотни квинталов старой дребезжащей стали, прущей сквозь снег с такой уверенностью, будто даже сами величественные и смертоносные Альбы, состоящие из сплошного гранита, не могли послужить для нее препятствием.
Вагоны и верно были велики, непривычного для Гримберта типа. Тяжелые, грузные, похожие на исполинские стальные коробки, водруженные на колеса, они не несли на своих боках никаких характерных, знакомых ему, черт. Ни окон, ни вентиляционных отверстий, бойниц, ни резных панелей, ни даже выписанных краской номеров. Словом, ничего того, что несли обычно на себе самоходные контейнеры, отправлявшиеся с караванами из Турина во все стороны света. Если они на что и походили, так это на раздувшиеся, выкрашенные в невыразительные серый цвет, цистерны.
