- Вы предпочитаете венецианские цехины? Хорошо, это будет…
Вольфрам Благочестивый коротко покачал головой.
- Нет, мессир.
Этого Гримберт не ожидал. Он думал, хитрый разбойник начнет торговаться, юлить, пытаться выторговать себе свыше предложенного, а то и попросту начнет запугивать его. Так поступают все разбойники, столкнувшись с наживой. Но предводитель «Смиренных Гиен», кажется, имел свой взгляд на торг.
Нельзя идти ему на уступки, решил Гримберт, еще до того, как его вытянули из ямы, точно пескаря из пруда. Тогда он почувствует слабость и уверится в собственной власти. Надо действовать аккуратно, исподволь, очень осторожно и…
- Триста цехинов! – выкрикнул Гримберт, - Три сотни!
- Нет, юный мессир.
- Пять сотен, господин Вольфрам. Мой отец даст вам пять полных сотен! И баронский титул в придачу!
Вольфрам задумался, наморщив лоб.
- Баронский титул… Пять сотен… Щедрое предложение, юный мессир. Вот только… Титул баронский мне ни к чему. Ну обзаведусь я баронским гербом, куда мне вешать его прикажете? На дуб ближайший? Или на карету, чтоб потом кататься туда-сюда по лесу, как записной болван? Кроме того, ежли я буду барон, выходит, что именовать меня вы, подлецы, будете «ваша милость». А какая у меня может быть милость? Мы же гиены, мессир. Милостивых мы разрываем в клочья.
- Тысячу! – Гримберту показалось, что его ноги сейчас подломятся. Будто он взгромоздил на две хрупкие кости исполинский вес рыцарского доспеха, - Тысячу!
- За тысячу я позволю тебе облизать свои ботфорты, - ухмыльнулся Вольфрам, - Ну, позабавились и будет. Ржавый Паяц, отправь нашего гостя обратно в его покои, пока ребята животы не надорвали. Черт, ну и повеселил он меня! Барон, а!..
Гримберт ощутил, что в голове его, чуть ближе к правому виску, что-то взорвалось. Беззвучно, но породив обжигающую вспышку, как термобарический снаряд большого калибра. Эта вспышка вобрала в себя весь холод, сколько его скопилось в теле за последние дни, и весь страх. На короткий ослепительный миг дала ему силы.
Рука его сама собой скользнула в карман гамбезона. Там лежало его единственное оружие, жалкое, как и он сам. Не инкрустированный лайтинг с гербом Турина на золоченом корпусе. Даже не отравленный стилет. Заточенный кусок кости.
Этот кусок он нашел несколькими днями ранее среди объедков и, повинуясь инстинкту, спрятал в рукаве. Сперва он пытался по ночам с помощью него вырезать ступеньки в ледяной стене ямы, чтоб выбраться наверх, но быстро понял никчемность этой затеи. Земля была тверда как камень, ее не взяло бы и закаленное лезвие кайла, кроме того, даже если бы он нашел способ снять с шеи собачий ошейник, у него не было бы ни единого шанса уйти от вооруженных, привычных к лесу, рутьеров.
Подражая туринским кузнецам, он часами шлифовал свое жалкое оружие о звенья цепи, добившись в конце концов сносной остроты. Едва ли оно способно было выдержать хоть один удар, но Гримберт не думал, что ему доведется фехтовать с его помощью против настоящего клинка. Нет, его задача была куда проще.
Половину последней ночи он пролежал, прижав свое никчемное оружие к сгибу локтя, к тому месту, где под истончившейся кожей хорошо проглядывалась темно-синяя вена. Инстинкт подсказывал ему, что боли почти не будет. Холод быстро закончит его мучения. Надо лишь набраться духу и…
Не смог. Лежал, пока слезы не превратились в хрустящую корку на лице, а все-таки не смог. Опозоренный, униженный, уничтоженный, так и не смог уйти как должно рыцарю, подарив банде Вольфрама холодный скорчившийся труп. Самоубийство – великий грех. Для тех, кто лишил себя жизни в адских чертогах отведен, говорят, отдельный круг, где души грешников обречены вечно добывать урановую руду, разлагаясь заживо и пытаясь прикрыть свои кости лохмотьями из слезающей кожи.
Не смог. Сдался. Спрятал проклятую кость в карман, точно оскверненную святыню. Но стоило только Вольфраму, самодовольно усмехнувшись, повернуться спиной, как пальцы вдруг сами нащупали ее.
В шею, подумал он. Прямо под ухо. Всадить, и будь что будет. Проклятые гиены набросятся на него и мгновенно растерзают, но так, наверно, даже лучше. Не Бог весть какая, но все-таки рыцарская смерть. Жалкая, нелепая, но все же. Уж лучше так…
Он не успел сделать и шага.
* * *
- Сзади! – рявкнул Бальдульф, - Хватай!
Вольфрам оказался быстрее, чем он думал. Куда быстрее, чем полагается мужчине его возраста, комплекции и образа жизни. Мгновенно развернулся на каблуках. И развернулся так быстро и ловко, что сразу сделалось понятно – ждал. Может, не именно этого, но чего-то подобного в этом духе. Звериное предчувствие у этого мерзавца. Неудивительно. Иначе его ручные гиены растерзали бы своего вожака очень, очень давно.
Кулак Вольфрама потянулся к нему беззвучной кометой, обманчиво медленный и в то же время смертельно опасный.
Неуклюжий удар, нанесенный спешно, без понимания важности баланса и геометрического согласования отдельных движений в пространстве. Ничуть не ловкий, просто внезапный и резкий, способный ошеломить противника своей внезапностью. Но в этот раз и Гримберт был к этому готов, не позволил застать себя врасплох.
Ему никогда не приходилось участвовать в кулачном бою, но венецианские мастера, обучавшие его искусству фехтена по настоянию отца, отработали каждый денье Туринской казны. Его обучали владению не только длинными клинками, но и теми, которые в старой части империи считались неподходящими рыцарскому сословию – дагами, кастетами и кортиками. Кроме того, неотъемлемой частью фехтена был «нактефауст», наука о том, как следует двигаться, если противник обезоружил себя в поединке. Удивительно, но даже не имея в руках оружия, человек способен наносить удары изрядной силы, вырывая победу в казалось бы безнадежно проигранном бою.
Удар Вольфрама, мысленно разбитый на пространственные и динамические составляющие, не относился к числу опасных. От него можно было уклониться, если пропустить над головой. Потом, компенсируя разницу в росте и длине рук, сделать короткий полушаг с левой ноги, разворот, тычок в область гортани и…
Он не учел веса ошейника и тяжелой цепи. А может, отощавшее тело, тратившее все силы на поддержание жизни, забыло былые навыки, утратило координацию движений. То, что вполне ловко получалось у него на циновках фехтовального зала, превратилось в беспомощный порыв, лишенный и силы и скорости.
Кулак Вольфрама врезался ему в бок. Вроде и вскользь, почти не причинив боли, но попытавшись крутануться, чтобы контратаковать, Гримберт с ужасом ощутил, как его тело, сделавшись мягким, будто студень, оседает в снег. Небо над голыми верхушками деревьев вдруг посерело. Точно и не небо, а огромный растянутый экран, у которого выключили питание и который медленно гаснет. Гримберт ожидал, что этот экран сейчас потухнет полностью, погружая его в непроглядную темноту, но тело, оказывается, сберегло крохи сил. Недостаточные для того, чтоб оказать пристойное сопротивление, но достаточные, чтоб сохранить сознание.
Сапоги Вольфрама замерли возле его лица. Сейчас ударит, понял он. Прямо в висок. Короткий хруст – и все. Если Господь Бог милостив к нему, не будет даже боли…
* * *
Вольфрам брезгливо откинул сапогом заточенную кость, его жалкое оружие.
- Вы, мессир, упрямы, - задумчиво протянул он, склоняясь над ним. Сквозь клубящуюся в глазах темноту Гримберт едва различал черты его лица, - Неудивительно. Среди сеньоров много упрямцев. Такая уж публика. Бальдульф, нож.
Гримберт не видел того движения, которым рутьер протянул своему вожаку оружие. Но хорошо ощутил прикосновение чего-то твердого к своему пупку сквозь гамбезон.
- Среди жеребцов тоже попадаются редкостные упрямцы, - Вольфрам задумчиво провел вертикальную черту по его бедру, заставляя проминаться толстую дубленую кожу, - Одержимые злым норовом, они часто причиняют вред себе или седокам или хозяйскому имуществу. Не понимая, что тем самым делают лишь хуже. Я уже говорил, что мой отец был конюшим в Соро? Ах да, уверен, что говорил. Говоря по чести, он был порядочным ублюдком, но вот по части лошадей разбирался превосходно - до того злополучного падения. Он-то и рассказал мне, как можно сделать благоразумным даже самого норовистого жеребца. Разумеется, если хозяин не намерен получить от него потомства.
