Иногда попадались кости из похлебки, обгрызенные, точно с ними развлекались голодные псы, и прочая дрянь, на которую Гримберт смотрел с нескрываемым отвращением. Одна только мысль о том, чтоб прикоснуться к этой еде, вызывала такое отвращение, что давно пустовавший желудок отзывался колючей дрожью.
Два дня голода дались ему без особого труда. Измученное тело не просило пищи, оно просило лишь легкой смерти, которую Гримберт не в силах был ему предоставить. И, подточенное холодом и смертной усталостью, быстро слабело. Видит Бог, он уже достаточно унижен за свою самоуверенность. Но есть объедки, со смехом бросаемые в яму, не станет, даже если окажется на пороге голодной смерти. Спаси Господь его душу, умрет, но не станет.
Разве не уморил себя мессир Авровех, оказавшись со своими войсками в сарацинской осаде? Терзаемый муками голода, он тридцать дней оказывал сопротивление, не отпирая крепостных ворот Триполи и мужественно игнорируя все предложения о капитуляции. Говорят, когда сарацинский посол на его глазах демонстративно стал есть виноград, храбрый мессир Авровех лишь сплюнул в пыль у своих ног, заявив, что скорее сожрет свои пальцы, чем позволит им совершить преступление против веры и рыцарской чести. Некоторые даже говорят, будто это не было хвастовством с его стороны, запертый в своем доспехе, он и верно обгладывал плоть с собственного тела, чтобы сохранить в себе жизнь. Этих деталей рыцарские хроники империи не сохранили, но хоронили мессира Авровеха в закрытом гробу, так что, быть может, какие-то основания у этих слухов и были…
Однако Гримберта ждало предательство, неожиданное и потому вдвойне омерзительное. Его собственное тело предало его, точно самый паскудный из наемников. Обмороженное, измученное, вжавшееся в клочья гнилой соломы на земляном полу, подвывающее от тоски и злости, оно вдруг напомнило о себе голодной резью в желудке, да такой сильной, что его всего затрусило.
Тело хотело жить. Состоящее из смертной плоти, оно не интересовалось ни честью, ни моралью, ни обстоятельствами, оно тщилось жить, отчаянно продолжать текущие в нем биологические процессы, и ради этого было способно на любое предательство, даже своей бессмертной души.
Гримберт скрипел зубами, но не протягивал руки к объедкам, несмотря на доносящиеся сверху смешки. Есть хотелось страшно, до одури, до беспамятства, до кровавых сполохов перед глазами. Он вспоминал, как они ели с Вальдо, устроившись возле своих замерших машин, ловко орудуя ножами и запивая трапезу сладким вином…
Муки голода продолжались три дня и вряд ли продлились бы еще столько же - холод выпивал силы из тела так быстро, что то съеживалось на глазах. Должно быть, его любезный хозяин, Вольфрам Благочестивый, тоже пришел к такому выводу, потому что на четвертый изволил самолично нанести визит своему гостю и заглянул в яму.
Он сытно отрыгивал, губы его блестели от жира – судя по всему, владетель «Смиренных Гиен» сам недавно изволил отобедать и ел явно не отбросы вроде тех, что бросались в яму.
- Что такое, ваше сиятельство? – осведомился он, - Ваш камердинер опять докладывает мне, что вы встали из-за стола голодным? Неужели наша грубая рутьерская пища вам не по вкусу? Ах, горе-то какое! Если так, вам стоило сказать, я велю вашему личному повару подать цыпленка в тушеных трюфелях, только не извольте гневаться, если цыпленок окажется пищащим и с крысиным хвостом!
Рутьеры взвыли от восторга, вниз опять полетел всякий сор, вынуждая Гримберта прикрыться рукой.
Не дождетесь, поганые псы. Вы одолели маркграфа Туринского в бою, бесчестно и хитро, всем скопом, как крысы, вы вольны убить его или подвергнуть любым пыткам на свой выбор, однако унизить его вы не способны.
Вольфрам сделал короткий жест и Гримберт едва не отпрянул в сторону.
Бомба. Граната с ядовитым газом. Или…
Кусок хлеба. Он упал в туазе от него, отскочив от стены подобно ядру, и выглядел так, как никогда не выглядит хлеб, вышедший из пекарни доброго христианина. Кусок какой-то сухой дряни, похожий на трухлявое дерево, покрывшийся снаружи белесым узором плесени. Судя по всему, тесто, замешанное для него, наполовину состояло из древесной целлюлозы, а наполовину – из дрянного жмыха.
- Пирожное по-фламандски, - Вольфрам причмокнул губами, - Мой повар лично приготовил для вас и определенно будет обижен, если вы отнесетесь к его стряпне с такой оскорбляющей пренебрежительностью. Отведайте, мессир, уважьте старика.
Может, хлеб был и съедобен, но…
Гримберт молча отпихнул хлеб ногой, несмотря на отчетливое дрожание желудка. Он, этот желудок, согласен был даже на такую пищу, но Гримберт не собирался идти у него на поводу.
Скорее, сдохну, подумал он, а не прикоснусь.
Подобной дрянью в Турине не кормили даже сервусов – бессловесных, лишенных разума созданий, которые могли грызть даже землю, если бы получили соответствующий приказ. Иногда пажи, что развеселить своего господина, выкидывали забавный фокус. Подманивали сервуса из дворцовой обслуги и совали этому болвану что-то съестное, но с сюрпризом. Иногда это была горсть плотницких гвоздей – и сервус долго еще шатался по двору, скрежеща, точно мясорубка и орошая брусчатку льющейся из разорванного горла кровью. Иногда небольшая пороховая бомба – и бедолага мычал с развороченной челюстью, не понимая, что произошло, пока подоспевшие стражники не выколачивали из нее душу или, точнее, то, что от нее осталось. Особенно забавно было залить в сервуса украденный из лаборатории дрожжевой раствор. Фокус был сложный, но стоил того. Несколько дней такой сервус шлялся по дворцу, выполняя немудренные поручения, но с каждым часом зловоние вокруг него делалось все более стойким, а живот ощутимо вздувался под ливреей. Однажды один такой булькающий идиот разорвался прямо посреди дворцовой кухни, отчего та на несколько дней оказалась непригодна для использования. Отец был в ярости, пажи украдкой хихикали, а Аривальд…
Вольфрам, с интересом наблюдавший за ним сверху, внезапно хмыкнул.
- А зубы-то у вас, ваше сиятельство, прямо-таки первый сорт, - произнес он задумчивым тоном, - Глянь белые какие, ну чисто топленое молоко! Небось, мягкую пшеничную булку этими зубами жевали, пока наш брат дохлого воробья на восемь частей делил…
Гримберт не ответил. Этот человек, кем бы он ни был и кем бы себя не считал, не заслуживал такой чести.
- Значит, вот что, - Вольфрам зевнул, обнажив собственные зубы, неухоженные и желтые, как глина, - Вы, ваша светлость, кажется, неверно понимаете ситуацию. С одной стороны, вы, безусловно, гость «Смиренных Гиен», однако же с другой… С другой вы, ваша милость, в некотором наше имущество. И нагадь мне ангел Господний прямиком на голову, если не самое дорогое имущество во всем обозе.
Гримберт молчал, вжавшись лицом в мерзлую землю. Так было проще.
Вольфрам вздохнул. Непринужденно усевшись на краю ямы, он вытащил щепку и принялся ковыряться ею в зубах, точно крестьянин.
- Про нас, рутьеров, много всякого болтают, - вздохнул он, не прерывая своего занятия, - Обыкновенно весьма паскудного. Мол, и грабители мы бездушные и грешники отчаянные и отцеубийцы каждый второй. Мне же со своей стороны казалось, что рутьеры всегда ближе к торговцам. А вы видели когда-нибудь торговца, который позволяет своему товару пропасть?
Гримберт не ответил. Даже стиснул зубы, чтобы какое-нибудь слово ненароком не вырвалось само собой.
Вольфрам, бросив щепку, разглядывал его сверху. Без злости, даже, кажется, с каким-то добродушным интересом.
- Неужели вы думаете, что я позволю вам отойти в мир иной, точно какому-то монаху, вознамерившемуся принять голодную смерть, чтоб попасть на небеса? Нет, не позволю. И знаете, как я поступлю?
Голос его сделался вкрадчивым. Каким-то омерзительно добродушным, мягким, но такой дрянной мягкостью, что Гримберт вновь невольно вспомнил дворцовую кухню, на которой взорвался сервус.
- Если вы, ваше сиятельство, соизволите еще раз отказаться от трапезы, я не побрезгую спуститься в ваши покои – и вышибу все ваши белые красивые зубы до единого. Собственноручно. Я думаю, из них получится отменное ожерелье для Орлеанской Блудницы, она падка на такие вещи… Ах да, после того, как вы лишитесь зубов, я велю вставить вам в глотку шланг от горючки и пропихивать через него еду, которую любезно будет разжевывать для вас Ржавый Паяц. Как вам такая перспектива, мессир?
