Привет, меня зовут Лера. Мне 26 лет. Год назад я узнала, что у меня тревожно-депрессивное расстройство.

Но начать, думаю, стоит с того, что мне в определенном смысле повезло. У меня много знакомых и друзей, окончивших психологический факультет. Частые разговоры о ментальном здоровье избавили меня от предрассудков, которыми полнится наше общество.

Год назад я впервые обратилась к психиатру. Я начала планировать свое самоубийство, и в какой-то момент в голове проскочила одна здоровая мысль, которая не возникла бы у меня, если бы не окружение психологов. Я подумала: «Так быть не должно. Мне надо обратиться за помощью».

Я до последнего сомневалась, что мне нужно именно к психиатру. Но к этому отрезку жизни я уже имела опыт общения с психологом и психотерапевтом. С обоими не вышло ничего толкового: на всех сеансах я рыдала без остановки. К психологу я перестала ходить, когда она сказала, что не знает, что со мной делать. С психотерапевтом мы перестали видеться, когда у меня прозаично закончились деньги.

Перед встречей с психиатром я ужасно нервничала. В моей голове это было последним шансом что-то изменить. Я не хотела того, что могло произойти, если бы врач мне не помог. Привычка заботиться в первую очередь о других, а не о себе сыграла и здесь: я не хотела умирать, потому что некоторые люди могли расстроиться.

Сеанс у психиатра не был похож ни на что. Это был полноценный прием у врача, но спрашивали меня сразу обо всем: как проходили роды, как я сплю, что снится, есть ли проблемы с ЖКТ, со скачками настроения, в какое время дня мне тяжелее всего, какие мысли посещают меня регулярно, сложно ли мне заниматься бытовыми делами. С ней мы раскрутили клубок моих проблем и нашли отправную точку депрессии: когда мне было 14 лет, погиб мой лучший друг Валера.

По прошествии часа врач поставил мне диагноз, объяснил, что это, и добавил, что у меня тяжелая форма, справиться с которой можно только в стационаре психиатрической больницы. Я была к этому не готова, и она предложила попробовать таблетки.

На этой первой схеме лечения я продержалась шесть месяцев. С таблетками я узнала, что бывает по-другому: как хорошо не думать ежедневно о смерти; как приятно иметь силы встать с кровати и чем-то заняться; как здорово не ругать себя и не наказывать. Я впервые почувствовала, что у меня есть надежда.

Но осенью таблетки перестали действовать – я узнала, что бывает и так. К этому времени желание чувствовать себя нормально пересилило опасения по поводу больницы.

Эту книгу я начала писать сразу после того, как меня положили в стационар. Мне было важно зафиксировать то, что со мной происходит. Я надеялась, что после больницы я смогу дополнить книгу, но оказалось, что таблеток было настолько много и их доза была настолько большой, что я все забыла. Перечитывая свои записи, я не могла вспомнить, как я это писала, о чем думала и что имела в виду. В каком-то смысле я узнаю историю вместе с вами.

Депрессия – очень популярное заболевание. Я надеюсь, что эта книга поможет вам разрушить возможную стигматизацию психических расстройств, увидеть заболевания вблизи и узнать больше о людях, которые от них страдают.

Я постаралась наполнить ее своими ощущениями – от болезни, от других пациентов, врачей. Я постаралась написать о том, как бывает сложно сделать один-единственный шаг вперед. Я постаралась показать, что жизнь с депрессией превращает каждый день в испытание.

Я хочу поделиться личным опытом. Это мой путь, и мне за него больше не стыдно.

14 ноября 2020

Я заселилась в палату в четверг.

Этому предшествовали долгие годы отрицания, обесценивания, наказаний, импульсивных решений, попыток разобраться самостоятельно и со специалистами, регулярных походов по врачам, таблеток, удаленной терапии с психиатркой – все это в разной степени поспособствовало тому, что теперь поправить мое состояние возможно только в стационаре.

«Здесь никто не торопится»

На заселение у меня ушло 4 часа, большую часть из которых я провела в очередях в два кабинета.

Пока я ждала возможности подойти к окошку регистратуры и сказать, что я ложусь на госпитализацию, мы с Б осматривали всех вокруг. Б справедливо заметил, что, если бы каждый из пациентов пришел в одиночестве, очень сложно было бы сделать какие-то выводы. Но все были с сопровождающими.

Отец с дочкой сели за стол и отвернулись друг от друга. Почти сразу он достал ноут и углубился в работу. Порой заводил разговор на узкую научную тему, а в итоге ушел, не дождавшись заселения дочки, потому что «работа не двигается, а успеть надо многое».

Мать с двумя взрослыми сыновьями оформляла одного из них и говорила ему, куда он сунул документы, куда ему идти, когда сдать куртку в гардероб; второму, который почти все время спал, говорила – идти или оставаться на месте. Она стучала каблучками и даже вступала в спор с медсестрами.

Другой отец плохо говорил по-русски – он пытался оформить своего сына, и у него с медсестрой ушло много времени на то, чтобы понять друг друга. Но никто не кричал на него и не раздражался.

Трое друзей плюс-минус моего возраста выглядели интересно: у парня – осветленные брови, порванные в разных местах носки, зимняя обувь с вырезанным задником, ставшая шлепками; девушка – с растрепанными волосами, в мужской дубленке оверсайз выглядела маленькой и хрупкой, но, когда ей позвонили, она кричала в трубку матом, а после пересказывала несколько раз своим друзьям все детали этого звонка; другая девушка была одета многослойно, все тона темные и приглушенные, она вежливо говорила и наблюдала за всем происходящим – если бы не возраст, я бы решила, что это их мама. Б думал, что госпитализируется парень, а я – что девушка в дубленке. Но оказалось, что ложится самая тактичная и спокойная из них.

Когда собралась большая очередь, зашел мужчина с портфельчиком. Он был один, стоял посреди коридора и откровенно нервничал. Я отвернулась на секунду, а когда повернулась – он уже сидел у окошка регистратуры и обращался ко всем, перед кем он влез: «Здесь никто не торопится – торопиться уже некуда. Но вы не переживайте, всех успеют принять, они умеют это делать», – и засмеялся. Никто не стал с ним ругаться.

М.

У дверей моего отделения меня встретила медсестра. Она повернулась, чтобы проводить меня в женский блок, и увидела девушку, которая выскользнула оттуда. Как я позже узнала, эту пациентку зовут М. (мне кажется правильным не называть имена). Она не совсем подходит под профиль отделения: у нее стеклянные глаза, отрешенные интонации и голоса в голове. Пару раз я слышала, как она с ними ругается.

В основном М. стоит у дверей блока (в них большое стекло) и смотрит в коридор. Когда ей удается выскочить, она подходит к таким же дверям отделения и смотрит наружу. Я не знаю, делает ли она что-то еще, но все медсестры, которых я пока встретила, чуть ли не кричат на нее.

Она часто ходит с литровой бутылкой воды «Шишкин лес», которую она смяла (так удобнее наливать воду из кулера), но я еще ни разу не видела, чтобы она что-то ела в столовой. Накануне вечером она подошла ко мне и спросила, нет ли у меня чего-то сладкого. Я принесла ей конфеты. Сегодня в обед она попросила принести ей два ломтика хлеба.

Из-за нее женский блок открывается только для приемов пищи, поэтому водой на всякий случай стоит запасаться при любой возможности.