— Поправь мне подушку, будь добра, — слабым голосом попросил он. И Пелагея машинально наклонилась, чтобы выполнить просьбу. А когда вспомнила, что она, вообще-то, не служанка, и собралась вознегодовать, пальцы куратора нагло обвили ее запястье, и он резко сократил расстояние, потянув фею на себя.

Пелагея неуклюже рухнула на эльфа.

— Ай! Вы что себе позволяете?

Он подвинулся, устраиваясь рядом с ней поудобнее. И заключил ее в цепкие объятия.

— Прости. Давай полежим так немного, — настойчивый шёпот в затылок. — Ты ведь тоже толком не отдохнула.

Грудь Пелагеи беспокойно вздымалась под тесным лифом платья. Они чужие. Им нельзя быть вместе. Но для тех, кто, по замыслу мироздания, не должен друг друга любить, они непозволительно много лежат в обнимку.

Ли Тэ Ри хотел чувствовать ее дыхание. Выкрасть тревоги, приласкать, подарить тепло.

Пелагея порывалась сказать, что утешительные акции ей ни к чему, что куратору давно следует наладить свою личную жизнь. Ее так и тянуло заявить, что она преспокойно восстановится без его деятельного участия и вот эти вот тиски охотничьего капкана — совершенно излишняя мера. Но слабость вдруг накатила, как штормовая волна.

И если Пелагея полагала, что не сможет заснуть, то она глубоко заблуждалась.

Глаза стали неумолимо слипаться. На изнанке век словно бы опустили театральный занавес. И сознание на дикой скорости унеслось в черную воронку безвременья, к пограничью между жизнью и смертью.

Тьма. Густая, обволакивающая, бескомпромиссная тьма. Сумбур сновидений. И пробуждение в каком-то неясном томлении.

Пелагея была абсолютно одна. В тишине, в бессмысленной пустоте. Без малейшего представления о том, куда, собственно, подевался Ли Тэ Ри.

Красный, зеленый, голубой, жёлтый. Гирлянда под балдахином мигала с разными ритмами, беззвучно пародируя известные новогодние песни.

Внутри у Пелагеи что-то дрогнуло и надорвалось, выводя шаткое умозаключение. Он ушёл, потому что понял наконец: они друг другу не пара. Не исключено, что после столь продолжительного тесного контакта у него на Пелагею началась индивидуальная непереносимость. Куратор — этот пагубно прекрасный псих — осознал степень своего идиотизма и поспешил исправиться. Встать на верный путь, найти Вершителя, потребовать у него свою возлюбленную.

Именно так и должно быть. А Пелагея… Она как-нибудь перебьется.

Глава 32. Сокровища для Пелагеи

Она твёрдо решила не раскисать. В конце концов, есть дела и поважнее душевных мук.

Первым на повестке стоял вопрос по поводу горлицы: с какого такого перепуга там, на равнине, горлица вдруг превратилась назад в человека? Точнее, в одну незадачливую фею. С этим вопросом следовало разобраться как можно скорее. Потому что если ударом из нее снова вышибут вторую ипостась, будет совсем невесело очнуться во вражеском стане, да еще и в чем мать родила.

«Обзавестись одеждой собственного изготовления», — мысленно поставила пометку Пелагея. И, обернувшись горлицей, полетела к Юлиане с весьма странной просьбой.

— Ударь меня! Ну пожалуйста, ударь!

— Не надоедай, — надув щёки, отмахнулась Юлиана. — Не видишь что ли, я занята.

Просто ужас какая деловая, она на секунду оторвалась от исписанных листов, поудобнее перехватила авторучку, добытую невесть где, и вернулась к рукописям.

— Опять? — удивилась горлица, присев на ветку Вековечного Клёна. — Ты же вроде завязать хотела.

— Хотела, — кивнула Юлиана. — Но тут такое дело… Творческий зуд — нестерпимая дрянь. К тому же, я не лишь бы какую муть пишу, а честную историю про вашу ледяную организацию. Всё, как есть, без прикрас.

— Я там тоже буду?

— А то! Иметь такую чокнутую подругу и не написать о ней книгу способен разве что ленивый. Ты меня вдохновляешь.

Она вдруг вскинула голову и воззрилась на Пелагею-горлицу с дразнящей улыбкой — парадоксально жизнерадостная для человека, которого всего какие-то сутки тому назад чуть не скормили кровавому исполину. Это завораживало.

Пелагея даже на «чокнутую» не обиделась. Она и сама осознавала: крыша у нее немного съехала (что, учитывая исходные данные, в принципе, не удивительно). Превращается в пернатых тварей, просит себя ударить. И ведь наверняка же снова рухнет голая к корням Вековечного Клёна. На виду у сотен любопытных глаз.

Откуда сотни глаз — спросите вы. Ну, тут всё объяснимо.

Вековечный Клён устроил в краю Зимней Полуночи беспрецедентную иллюминацию. Эдакий здоровенный живой ночник, который включился по своему произволу.

К нему, в ущерб работе, стекались целыми толпами. Прогульщики. Лодыри. Прознай об этом Ли Тэ Ри, непременно придёт в бешенство. Впрочем, если он всё-таки побежал личную жизнь налаживать, на чем мысленно настаивала Пелагея, то в ближайшее время ему вряд ли будет дело до нарушителей трудовой дисциплины.

Горлица посидела еще немного на ветке, погрелась в портативном передвижном лете под кроной могучего дерева — и упорхнула, пролетев над головами зевак.

Если обратиться к языку метафор, то прямо сейчас она успешно воздвигала вокруг своих чувств высокий забор. «Не думать о кураторе, не думать о кураторе. Наплюй на него, будь добра».

Как ни странно, подобные формулировки работали. Очень скоро Пелагея думала о чем угодно, только ни о Ли Тэ Ри. Она вернула себе человеческий облик, заперлась в чистилище шефа (на двери так и было написано — «чистилище»; смех один) и крутанула вентили. С боковых стенок в гидромассажную ванну ударило несколько мощных струй. А Пелагея уселась на белом керамическом бортике и спустила ноги в воду, дожидаясь, пока ванна наполнится до краёв.

У нее в запасе имелся еще один легальный повод поубиваться: светлячки. Точнее, их отсутствие. Эти преданные козявки сделали всё, чтобы спасти ее друзей. Где же они теперь?

Она всласть наплескалась в ванной, вытерлась кураторским полотенцем и оделась в готическое платье Эсфири. В сердце (то есть там, где оно должно располагаться) поселилась какая-то пакость наподобие призрачного ржавого штыря. Он прокручивался и прокручивался, порождая волны не физической, а скорее, душевной боли.

Пелагея ошибочно связывала эту боль с беспокойством за светлячков.

Что если они потерялись и не могут найти обратную дорогу? А что если… Худшее предположение она всегда оставляла недодуманным, недосказанным. Потому что готовиться к худшему, но рассчитывать на лучшее — это одно. А воображать себе худшее в трехмерном формате, буквально подталкивая его к свершению, — совсем другое.

Пелагея меланхолично шаталась по коридорам, отпугивая встречных одной своей траурной миной. Она даже новую банку приготовила и везде таскала ее с собой на случай, если светлячки всё-таки прилетят.

После лекции по Основам Чудесного Языка она набрела на роскошный церемониальный зал с узорными капителями колонн, барельефами и натёртыми до блеска мраморными плитами пола.

Заглянула внутрь, но заходить не стала. Устроилась снаружи, на ступенях, и с чувством досады принялась грызть сдобное сахарное ушко. Она убедила себя, что горюет о потерянных светлячках. Их незавидная участь занимала все ее мысли, благополучно вытеснив оттуда шефа… Чтоб у него хвост отсох и шерсть обсыпалась!

С шефом они не виделись уже больше дня.

Разжившись пряниками и чаем в термосе, Пелагея планировала предаться печали, заняться саморазрушением и опуститься до максимально низкой отметки, когда ниже просто некуда. Эмоциональная стабильность, душевное равновесие — эти утешительные призы почти всегда достаются тем, кто достигает дна.

Нагрянул шеф нежданно — как снег на голову.

— Прости, что так долго отсутствовал, — выдохнул он, взбегая по ступеням и присаживаясь рядом.

— Да пустяки, — хладнокровно заверила его Пелагея с набитым ртом.

Ли Тэ Ри отлучился на столь длительный срок вовсе не потому, что разочаровался в своих чувствах к фее. Ему надо было кое-что организовать.