Когда включились лампы, она обратила внимание на то, что на стенах, составленных из грубо обтесанных досок, по каплям выступает тёмная, как гранат, смола. Рыдания ни на минуту не стихали: женские, мужские, детские — в дозировке, способной прикончить любую мало-мальски чувствительную натуру.

Какая-то пыточная камера, честное слово!

Заслышав пронзительный младенческий крик, Эсфирь схватилась за сердце и чуть не потеряла равновесие. Нет, дело не в том, что она чувствительная натура. Она просто терпеть не могла орущих младенцев.

Посередине комнаты, на возвышении, золотился Ларец Шансов. А что касается беспорядка, то здесь он был образцовый. Альбомы с фотографиями, груды, горы альбомов. И всё в пыли.

— Упс, — обронила Эсфирь.

У организации Вершителя, если подумать, была весьма символичная аббревиатура.

— Что, появилось желание прибраться? — прищурился тот.

— Еще чего! Нет у меня таких рефлексов. Природой не заложено, знаете ли.

— Вот и замечательно. Здесь прибираться ни в коем случае нельзя.

Он потёр ладони, снял с пыльной горы верхний альбом и быстро его пролистал. На фотографиях мелькали лица. Преимущественно печальные. На всех без исключения физиономиях в этом странном альбоме застыло выражение глубокой скорби, не совместимой с жизнью.

Так и хотелось приобнять каждого неудачника, утешить, дать конфетку… Эсфирь поскорее отмела непривычный порыв. Тем более что в следующий момент у нее в руке очутилась тонкая черная палочка, заостренная на конце.

— Стилус, — пояснил Вершитель. — Попробуй, коснись им любой фотографии.

Что ж, почему бы не попробовать?

Эсфирь ткнула стилусом в зареванную мордашку какого-то школьника — и потоки входящей информации едва не свели ее с ума. «Отчим избивает маму, у старшей сестры обнаружили рак, одноклассники надо мной смеются и разбрасывают мои вещи…»

— Так, стоп! — Она отпрянула от альбома и потрясла головой. — Я что, каждую фотографию должна подобным методом изучить? Да я рехнусь!

— Не надо каждую, — пытливо улыбнулся Вершитель. — Тебе хватит одного взгляда. Стилус лишь дополнение. Для более подробных сведений, так сказать. Твое задание на сегодня — выбрать кого-нибудь, кому ты хочешь дать Шанс. Те альбомы, что сверху, самые свежие. Но ты можешь порыться в глубине.

— Дайте-ка сюда, — сказала Эсфирь и, деловито закусив губу, выхватила альбом у него из рук.

Она пролистала страницы несколько раз, пока взгляд не зацепился за одно чрезвычайно необычное фото. Спиной к зрителю в тускло освещенном помещении сидел человек неопределенного пола и возраста, оплетенный проводами. Сгорбленный, лохматый, истощенный — кожа да кости. Страдалец (а может, страдалица) смотрел в яркий экран с объявлением, которое гласило: «Демиург устраивает конкурс работ. Тема: от ненависти до любви».

Эсфири вдруг почему-то стало очень жаль бедолагу. Творческий человек и всё такое. Она даже стилус использовать не стала — там наверняка намешано много боли разной интенсивности.

— Берем? — уточнил Вершитель.

— Берем, — подтвердила Эсфирь, ни секунды не сомневаясь.

По внешнему виду Шанс был похож на ловца снов, украшенного бисером и белыми невесомыми перьями. Эдакий плетеный оберег, паутина в обруче для защиты от злых духов.

Эсфирь достала его из ларца и придирчиво осмотрела.

— Некоторые вещи больше, чем вещи, — туманно молвил Вершитель. — Иногда нематериальное обретает форму только для того, чтобы кто-нибудь материальный, вроде нас с тобой, мог его использовать.

— Ну и что теперь с этим делать?

— Обведи фотографию в круг и приложи к кругу Шанс. Всё предельно просто.

Эсфирь проделала с фотографией ровно то, что сказал Вершитель. И ловец снов медленно растаял, впитавшись в альбомный лист.

— Держись, дружище, кем бы ты ни был, — пробормотала Эсфирь. И неожиданно расчувствовавшись, сморгнула слезу.

***

Пеалагея покинула пределы ОУЧ верхом на снежном барсе, в сопровождении еще двух голубоглазых зверюг. Впечатляющее зрелище. Впечатляющее вдвойне для тех, кто завидует черной завистью. Девицы-стажёрки, которые приехали сюда исключительно ради шефа, исходили желчью, глядя Пелагее вслед.

А барс с черными глазами ворчал, что наглости его ученице не занимать. И что она добьется всего, чего пожелает, даже от самого отъявленного негодяя.

— Причисляете себя к отъявленным негодяям? — полюбопытствовала Пелагея, крепче хватаясь за шерсть на загривке.

— Еще чего! — огрызнулся барс-куратор.

Навстречу, щедро сыпля снегом, неслась пурга. Завывали ледяные ветра, небо смешивалось с землей, и не видно было ни земли, ни неба.

Волшебная зимняя сказка для тех, чью душу и сердце согревает зачарованный перстень.

— А куда мы? — прокричала Пелагея сквозь пургу.

— Подругу твою спасать, вестимо! — не раскрывая пасти, гулко сообщил снежный барс. — Есть у меня одна гипотеза насчет того, где она находится. Надо проверить.

В какой-то момент бурей от них отрезало двух остальных барсов, и Пелагея с куратором продолжили путь одни.

— Проклятье! — выругался сквозь зубы Ли Тэ Ри. — Они угодили в ловушку!

— Они ваши братья?

— Нет, просто хорошие друзья. Не метаморфы, настоящие.

— Тогда давайте вернемся…

— Нельзя возвращаться! — рыкнул шеф. — И оглядываться не вздумай. Если смотреть «в спину» Великой Пурге, она отомстит — и ты навеки потеряешься в Запределье.

Запределье. Пелагея распробовала это слово, как пробуют горчицу или острый перец. По всему выходило, что ничего хорошего их тут не ждет.

Пурга стихла лишь спустя пару часов — всё это время сквозь колкую белизну круговерти барс нёс Пелагею на своей спине. Утомился, видно, с непривычки. Как только вьюга улеглась, он тоже решил улечься. А то почему это вьюге можно, а ему нельзя?

Сложил передние мягкие лапы, голову на них опустил и прикрыл глаза.

— Помер, что ли? — испугалась Пелагея, слезая с куратора и ища, чем бы таким в него ткнуть.

— Не помер, а отдыхаю, — проворчал метаморф, лениво приоткрыв один глаз. — С мыслями собираюсь. Если хочешь, тоже отдохни.

Пелагея пожала плечами и переступила с ноги на ногу. Ему хорошо, у него шерсть. А ей что, на холодном снегу лечь прикажете? Взбираться обратно зверюге на спину ей не хотелось, так что она отправилась изучать окрестности.

— Далеко не уходи! — прорычали ей вслед.

— Да не уйду я.

«Итак, — подводила итоги Пелагея, измеряя сугробы в ветхих кожаных башмаках. — Двоих барсов как не бывало. Ловушки. Третий собирается с мыслями. И похоже, очень утомился. Как бы и он в какой капкан не угодил».

Разведать обстановку, пока шеф предаётся безделью — золотое правило любой добросовестной феи. Найти и обезвредить ловушки — святое дело. Лишь бы самой на западню не нарваться…

Пелагея была уверена, что ушла совсем недалеко. Приподняв подол платья, она протаптывала дорожку из следов, когда вдруг заметила в снегу черный браслет.

Неужели куратор обронил? Надо же, какой растяпа!

Она подняла браслет и принялась разглядывать маленький треугольный экран прибора, забыв обо всём на свете. Значит, вот, куда впитался тот иероглиф со стены!

Ею овладело чисто исследовательское любопытство: как устроена эта штуковина и что там внутри за механизм?

И если вы спросите, какое у Пелагеи любимое занятие, то это не садоводство и даже не разведение волшебных светлячков. Пелагея обожает творить глупости. Причем отнюдь не пустяковые, а катастрофически масштабные с далеко идущими последствиями.

Она повертела браслет в руках, случайно коснулась сенсорной кнопки — и выпустила иероглифы из «камеры хранения» в воздух. Своё освобождение они отпраздновали свистом, от которого внутренности сжались в тугой комок.

Синие, светящиеся, иероглифы повисли над Пелагеей, точно какой-нибудь нимб. И друг за дружкой вонзились ей в грудь, оставляя позади себя тающие лазоревые хвосты.

Как там Ли Тэ Ри любил выражаться? «Фея неугомонная», «несносная женщина». Добавить сюда «тупица пустоголовая» — и будет полный набор.