Она ухватилась за шкаф свободной рукой, но тот начал заваливаться прямо на нее. Гейл мысленно отметила для себя, что надо уволить бестолкового мастера, не прикрепившего его к стене, а потом она падала и падала… Острие одного из лучей звезды врезалось ей в голову, когда она повалилась на твердый пол.

Прежде чем потерять сознание, Гейл успела пожалеть, что дизайнеру интерьера не пришла мысль постелить ковровое покрытие с длинным ворсом. А потом была темнота.

Она не слышала, как кричала Рошель, и не знала, что съемку никто не остановил.

Короткий период времени Гейл оставалась вне царящего хаоса.

Возвращение было медленным и путаным. Сначала в голове появилось жужжание, следом мысль, что она умерла. Нет, конечно нет. Она слышала, как люди в панике суетятся рядом, а ведь это проявление эмоций, запрещенных в ее офисе.

– Бог мой, она мертва? Она умерла?

– Нет-нет, дышит.

Гейл было приятно, что это подтвердил наблюдатель со стороны.

– Она без сознания. Я набрал 911, они уже едут.

– У нее настоящая дырка в голове? Господи, меня мутит.

– Возьми себя в руки, – голос был мужским и грубым. – Ты все снял, Грег?

– Да, все отснято. Счастливый будет день для тех, кто придумывает заголовки. Звездопад в офисе!

– Ты не мог бы проявить сочувствие? – дрожащим голосом произнесла Рошель. – Женщина пострадала, а ты придумываешь заголовки!

Неужели они не понимают, что она их слышит? Почему люди такие бестолковые? Интересно, она долго была в отключке? Минуту? Час? День? Нет, не день, тогда бы она лежала на больничной кровати в окружении множества приборов.

В груди появилась боль. В чем причина? Ах да, вместе с ней падал и книжный шкаф. Должно быть, кто-то удержал его или поднял. Что случилось со звездой, она понятия не имела. Если что и беспокоило ее всерьез, так это боль в голове.

Раздался грохот, и распахнулись двери офиса.

Гейл захотела открыть глаза и посмотреть на всех самым грозным своим взглядом, но веки оказались неподъемно тяжелыми.

Голосов стало больше, к тому же люди говорили уверенно и твердо – по-видимому, медики.

– Ее имя?

Почему они спрашивают? Разве не узнали? Всем известно, кто она – легенда. Если они не заметили награду, то не могли не заметить сделанную ею вмятину на голове. Надо связаться с организаторами и предложить для следующей церемонии сделать брошь в качестве трофея победителю.

– Гейл, вы меня слышите? Я Дэн.

Почему он называет ее Гейл, ведь они незнакомы? Лучше было бы мисс Митчелл или ГМ. Молодежь в наши дни понятия не имеет об уважении. Именно поэтому Гейл настаивала на строгом соблюдении делового этикета в офисе.

Тем временем неизвестный Дэн дал распоряжения коллеге и принялся исследовать ее тело, ища травмы.

Гейл ощущала это как толчки и надавливания.

– Вы связались с ее семьей? Родственниками?

– С кем? – Коул. Говорит тихо и неуверенно.

– С любимыми. С родными и близкими. – Врач что-то прижал к ее голове.

– Не думаю, – начал Коул и откашлялся, – что у нее есть родные и близкие.

– Должен быть кто-то. – Дэн приподнял веко Гейл и посветил фонариком в глаз.

– Полагаю, это первый случай за долгое время, когда ей кто-то смотрит в глаза.

«Удивительно», – подумала Гейл. Она и не подозревала, что у Коула есть чувство юмора. Жаль, что обнаружить это пришлось при таких обстоятельствах.

– Возможно, мужчина? – Дэн положил ей что-то под голову.

– Никого. Только работа. Она любит только свою работу.

– Хотите сказать, что у нее нет ни одного близкого человека?

– Если только Пуччини…

– Отлично. Звоните Пуччини и сообщите, что произошло. Пусть едет прямо в больницу.

От возмущения Гейл попыталась открыть глаза, но боль ей не позволила. Оставалось надеяться, что познания врача в медицине обширнее, чем в искусстве.

– Я имел в виду композитора Пуччини. ГМ любит оперу. Людей? Едва ли. ГМ не семейный человек. Она замужем за работой.

Дэн чем-то сжал ее палец.

– Ах, ясно… Как печально.

Печально? Почему же?

Она руководит одной из самых успешных консалтинговых фирм на Манхэттене, ее часто приглашают выступить как прекрасного оратора, она написала книгу-бестселлер, а скоро их будет две, если поступят предварительные заказы. Что же в этом печального? Ее жизнь – предмет зависти, а не сожаления.

– Печально, что на такую суку приходится работать, – едва слышно пробормотал Коул и подумал: «Я не смог пойти на похороны бабушки, потому что в десять часов у нее была встреча и я был нужен».

Коул считает ее сукой?

Нет! Это невозможно! Она не сука, она вдохновляет людей!

Так сказала журналистка. Да, она много трудилась, но для пользы дела. Если бы не она, компания не добилась бы успеха, а у сотрудников не было достойной, хорошо оплачиваемой работы. Неужели они этого не понимают?

Может, стоит регулярно колотить этой чертовой звездой подчиненных, чтобы к ним вернулся здравый смысл? Пожалуй, пора дать всем понять, что она в сознании, иначе услышишь о себе еще много неприятного.

– По-моему, если у человека нет семьи, тогда он погружается в работу, – рассуждал Дэн, похлопывая ее ладонью по локтевой ямке, чтобы найти вену. – Все просто.

Игла вошла в вену, и Гейл пожалела, что не может пошевелиться. Она бы с удовольствием ударила мужчину за его слова и причиненную руке боль. Все совсем не так просто. Они напрасно думают, что работа заменила ей семью, спасла от одиночества, ведь это не так. Она посвятила себя карьере не из желания заполнить пустоту. Это был ее осознанный выбор. Гейл всегда сама принимала решения, сама строила по кирпичикам свою жизнь. Черт возьми, она написала об этом книгу! У нее идеальная жизнь, сконструированная согласно личным предпочтениям. Жизнь от-кутюр. В ней есть все, о чем она когда-то мечтала.

– Полагаю, жизнь ее пуста.

Пуста? Он что, не видит, где находится? Не обратил внимания, какой вид открывается из окна? Гейл сама нечасто любовалась видом – всегда была занята, – но все утверждали, что он великолепен. А фотографии, выставленные на шкафу? С самыми известными личностями делового мира? У нее замечательная, насыщенная жизнь.

– Да уж, бедняжка…

Она не бедняжка! Она генератор мыслей и идей. Они видят успешную женщину и ничего о ней не знают, не представляют, сколько пришлось трудиться, чтобы добиться высокого положения в обществе. Им не понять, почему она стала такой. Они не имеют представления, каким было ее прошлое, что ей пришлось пережить. Никто не знает ее по-настоящему. Это ее-то жизнь пуста? Считают ее одинокой и несчастной?

Они ошибаются.

Они…

Ошибаются ли?

На Гейл хлынул поток ледяного воздуха, вспыхнул яркий свет. Заданный Рошель вопрос эхом пронесся в голове: «И вы никогда не испытывали сожалений?»

Внутри зародилась мелкая дрожь, она росла, сотрясала все тело изнутри и рвалась наружу.

Она не сожалеет. И никогда не сожалела.

Сожаление – бесполезное чувство, кузен вины. Ни тому ни другому в ее жизни нет места.

Дрожь не проходила.

– Мы забираем ее в реанимацию.

К дрожи добавилась невыносимая тяжесть в груди. Неужели они так и не убрали шкаф с ее пострадавшего, измученного тела? Нет, дело не в нем. Эта тяжесть была внутри, не снаружи. Сердце? Нет. Боль не физическая.

Это боль душевная.

– Пульс участился.

Разумеется, участился! Виной тому эмоции и чувства, они всегда мешают. Именно поэтому Гейл никогда не пускала их в свою жизнь. Непонятно, кто впустил их сейчас, определенно, не она сама. Должно быть, пролезли в дырку в черепе.

– Возможно внутреннее кровотечение. Если дома о ней некому позаботиться, ее точно примут в больнице.

Ее положат в больницу потому, что в ее жизни нет никого, кроме работы и Пуччини. Но они не смогут принести ей стакан воды, не придут проверить ночью, жива ли она.

Дух, запертый в теле, теперь покрытом синяками и ранами, подталкивал сделать то, чему она учила других, – признаться себе, какова ее жизнь на самом деле.