Часть 3

Глава 1

– Почему ты не идешь работать художником, а сидишь в кочегарке? – спросил Максим.

Вместе с Ильей, который ежился от холода в короткой кожаной куртке, они шли по Чистопрудному бульвару. Ночью подморозило, и небольшие лужи на асфальте по краям тротуара затянуло тонким льдом. Под ногами прохожих он рассыпался блестящими осколками, а яркое утреннее солнышко быстро превращало их в мокрые пятна.

– Если на работе надо будет рисовать, то я перестану быть художником.

– Почему?

– Если это работа, то уже не творчество, а обычная халтура. К примеру, если ты сразу после художественного техникума рисуешь по клеточкам утвержденный министерством культуры портрет Ленина – тебе платят три рубля. Если тот же портрет, но ты закончил Суриковское, то десятку. А если ты член Союза художников, то могут и тысячу заплатить. Хотя ты рисуешь портрет Ильича по тем же самым клеточкам. Тоска.

Илья чуть разбежался и прокатился по замерзшей луже. Его длинные черные волосы до плеч красиво разлетались на ветру, и Максим заметил, как засматриваются на его высокого красивого приятеля проходящие девушки.

– Так что зря ты ушел из прокуратуры, – Илья остановился, дожидаясь Максима. – Работал бы там и рисовал по вечерам. Тогда бы ты мог быть свободным.

– Ну нет. Прокуратура – не кочегарка. Свободы там не очень много.

– Когда ты творчеством попытаешься зарабатывать себе на жизнь, то рано или поздно станешь обычным ремесленником, который работает по утвержденным клеточкам.

– А этот твой Герман Галанин, к которому мы идем, он художник или ремесленник?

– Гера – гений… Такие раз в сто лет появляются. Он художник от бога. Поэтому я тебя к нему и веду… После того, как увидишь его картины, ты или бросишь эту блажь и вернешься к нормальной жизни, или заболеешь этим на всю жизнь, – Илья опять остановился, поморщился, как от зубной боли, и с грустью добавил: – Знаешь, как грустно бывает, когда понимаешь, что ты никогда так рисовать не сможешь. Я начинаю понимать Антонио Сальери.

Они дошли до перекрестка, свернули во двор углового дома и зашли в подъезд. Лифта не было. Пешком поднялись на пятый этаж по необычной черной чугунной лестнице украшенной фигурным литьем. Она могла бы выглядеть как настоящее произведение искусства, если бы на лестничных пролетах горели все лампочки и стекла в окнах, а саму лестницу мыли хотя бы раз в год.

На площадке последнего этаже были две покрашенные коричневой краской деревянные двери напротив друг друга. Рядом с ними на уровне глаз несколько звонков с узенькими табличками с фамилиями жильцов.

 Илья нажал на один из них. Входная дверь открылась так быстро, будто за ней кто‑то стоял. На лестницу выскочила очень молоденькая девушка в коротком цветастом платье. Ее прямые длинные соломенные волосы были расчесаны на прямой пробор. Она быстро осмотрела гостей, будто что‑то искала.

– Надеюсь, вы не притащили с собой водку? – спросила блондинка.

Илья шутливо поднял руки будто бы для досмотра. Девушка улыбнулась и примирительно добавила:

– Ты же знаешь, Илья, какой он, когда выпьет. Проходите.

– Снежаночка, магазины еще даже не открылись, с одиннадцати же, – добродушно рассмеялся Илья.

– Портвейн можно с девяти взять, – вздохнув, ответила девушка.

В длинном коридоре пахло жареной картошкой и ацетоном. Снежана довела их до нужной двери, толкнула ее и, жестом пригласив войти, пошла дальше.

– Я на кухню. Чайник поставлю, – произнесла она не оборачиваясь.

Приятели зашли в очень большую светлую комнату необычной формы. Она была бы угловая, но вместо двух дальних от двери стен была одна длинная полукруглая с тремя широкими окнами. В самом центре стоял высокий мольберт развернутый к окнам. Вдоль стен на полу стояли картины. Часть была в рамах. Но большинство даже не были закончены. Две картины были такие большие, что почти упирались в потолок. Рядом с ними на стенах висели приколотые канцелярскими кнопками карандашные рисунки и несколько акварелей.

На подоконнике одного из окон сидел бородатый парень и рассматривал картину на мольберте. То ли действительно так сильно увлеченный, то ли желая немного порисоваться, он делал вид, что не замечает вошедших гостей.

– Гера, прекращай позировать! Мы сегодня без прессы, – пошутил Илья и чуть подтолкнул в комнату немного растерявшегося у входа Максима.

– И я уверен, что, к сожалению, и без алкоголя, – спрыгнув с подоконника и сделав несколько шагов им навстречу, произнес хозяин, рассматривая нового человека.

– Да у тебя на входе таможня. А это Максим, – представил Илья приятеля. – Он решил на старости научиться рисовать.

– Этому не надо учиться. Это как красота: или она дана тебе  с рождения, или ты всю жизнь ненавидишь зеркала.

– Я уже его предупредил, что нет ничего проще, чем угробить свою жизнь, решив однажды, что ты можешь стать художником…

– Жизнь так летит, – пожал плечами Максим, – что еще немного, и гробить будет нечего. Может и есть смысл рискнуть.

– Парень сам все понимает и на нашей совести греха не будет.

– Не слушай его, Максим, – Герман был невысоко роста и смотрел снизу из‑под густых бровей, прижав к груди подбородок с аккуратной бородкой. – Илья – вечно сомневающийся в себе максималист. В глубине души он мечтает стать великим Леонардо. И это главная помеха. Не надо ни за кем гнаться – делай свое дело и получай от этого кайф. Это касается не только живописи…

Снежана принесла на подносе чай. Все, кроме Максима, уселись за стол в углу, а он пошел смотреть картины. Больше всего ему хотелось посмотреть ту, которая на мольберте. Но сначала он прошел вдоль стен.

Справа от двери висели картины с белокурыми юными валькириями в блестящих шлемах. Их грозные взгляды напомнили Максиму о досмотре перед входом в квартиру. Их сменили мрачные солдаты со свастикой, марширующие мимо разрушенных православных церквей. А рядом, на большом полотне, суровый маршал давил сапогами фашистские знамена. Что‑то необычное и притягивающее было в этих картинах.

На полу у стены стояли три полотна в тяжелых рамах с сюжетами из русских былин. На фоне величественных просторов бились в поединках сказочные богатыри, защищая родину от реальных и мифических врагов.

Картины пробирали до мурашек, но Максим чувствовал, что главное впереди, и он был прав.

Установленная на мольберте картина ошеломила его. На высоком полотне на фоне заснеженных замерзших крон деревьев, уходивших далеко за горизонт, возвышался, как огромная незыблемая скала, седовласый старец. В одной руке великан, словно вросший в родную землю, держал зажженную свечу, освещавшую путь необычным оранжевым светом, а на другой руке, чуть поднятой над головой, высоко в звездном небе сидел грозный, готовый мгновенно броситься в атаку для защиты своей земли хищный филин.

Во всезнающем взгляде могучего старца, полного достоинства и мудрости, было видно главное: понимание громадной ответственности за окружающий мир и готовность сберечь его и защитить в любых условиях.

Максим оторвался от картины и посмотрел в угол комнаты, где сидел за столом художник. Встретился с ним глазами… Герман выжидательно смотрел на него.

– Ну как? Нравится? – спросил он с улыбкой, догадываясь о впечатлении, которое производит его работа. – Теперь я знаю, как надо писать, – он встал, подошел к мольберту и посмотрел на картину, – и как писать, и что писать. Только вот предчувствия у меня  плохие. Может времени не хватить…

– Прекращай, Гера!  Иди за стол, – крикнула Снежана. – Хватит нагонять тоску.

– Тридцать три. Возраст Христа, – не обращая внимания на девушку, добавил хозяин. – Роковая цифра, а я только прозрел.

Они вернулись за стол.

– Как выпьет, так про свои предчувствия рассказывает, – пожаловалась Снежана, придерживая рукой крышку большого заварного чайника, разливая по чашкам крепкий чай. – А теперь и трезвый начал. Сплошная мистика в голове. Везде знаки мерещатся.