- Я готовился к этому всю свою жизнь, - заявил монах старческим, гранитно скрипящим голосом. Неожиданно все высокомерие из него испарилось. – Я должен был сделать то, чего до меня не достиг ни один Пресвитер Братства Терниев. Перейти в чистилище после смерти и предпринять службу здесь. И я достиг этого. Только я все так же усталый и измученный старец. Старец, который сал окаменевать. Все, чего я коснусь, распадается в пепел. Я здесь один. Сам, среди темноты, пепла и пыли. Поначалу я узнал о теб, похитителе душ, и я знал, что ты был приятелем того монашка, который украл книгу. Я уже не хочу тебя уничтожить. Мне хотелось пленить тебя здесь и дать тебе то, на что заслуживает тот, кто ради мамоны отвращает приговоры Наивысшего. Я хотел дать тебе терновый крест. Тот самый, который выслал тебе во сне. Но я превращаюсь в камень. И я пленен в камне. В отвратительном, материальном мире. Это должен был быть мир духа, но до сих пор остается клоакой материи. Все так же я остаюсь творением искалеченного Демиурга. Потому я прихожу к тебе, похитителю душ, и прошу. Нет – умоляю: высвободи меня отсюда! Высвободи меня от камня. Высвободи меня из этого ада. Умоляю! Я, Пресвитер Братства Терниев, умоляю тебя, перевозчик. Высвободи меня. Освободи мою искру и позволь ей возвратиться к Духу.

Он склонил каменную голову и сидел так какое-то время, я же, остолбенев, глядел на него. Сунул руку в карман болоньевой куртки м нашел Ка сигареты. Закурил. В мире Между на вкус та была такой же, как и в реальном мире.

Старец сидел со склоненной головой, издавая из себя странные, скрежещущие звуки. Смеялся? Издевался надо мной. Лишь через какое-то время до меня дошло, чтокаменный монах пытается плакать.

- Я думал, что встречу здесь Феофания, - приглушенным голосом сообщил он. – Но тот ушел. Написал в книге, что необходимо сделать, чтобы не попасть в чистилище, но я его не послушал. Меня убила гордыня. Мне хотелось вступить сюда так, как я вступал при жизни. Но после смерти все иначе. Я пленен. Осужден. До меня дошло, чем является вечность. Умоляю, освободи меня.

- Вначале разреши мне переправить партизан, - потребовал я.

- Но ведь мы их всех убили.

- В чистилище? Или, точнее, в мире Между? Не надо смеяться. Быть может, некоторые и прошли, но остальные прямо сейчас восстановятся. Раздолбанные, израненные, но сейчас же начнут собираться. Я хочу их перевести. Они мне заплатили, так что я им должен.

- И что с того, что заплатили? Переправь меня! Я тоже тебе заплачу.

- Пока что не заплатил. Вначале они.

- Но ведь ты уже получил свое, похититель душ…

- Это знание тебе, старик, уже не сильно пригодится, но запомни, что у наемников бывает больше чести, чем у идейных фанатиков. Все равно, ты меня не поймешь. Ты ъочешь, чтобы я тебе помог? Тогда сотрудничай. Ты же приказал похоронить меня живьем, сука!

Тот свесил голову и какое-то время молчал. Капитуляция – дело трудное.

- Согласен.

- Иди наверх и сообщи своим коллегам в ночных халатах про ситуацию здесь. А я жду.

Партизаны входили поодиночке, иногда – по двое, подпирая один другого, выглядели они так, будто их сожрал, а потом выблевал тигр.

- Золотых царских свинок, пять, под грушей на поле…

- Ничего у меня нет, пан поручик. Совсем ничего.

- Не беспокойся, парень. Ротмистр уже за вас заплатил.

Продолжалось все это долго.

- Ну что, перевозчик, переправишь меня?

- Обол, старик. Ты обязан оставить тот мир за собой.

- Мои братья поставили на моей могиле Терновый Крест. Знак нашей веры. Он не католический. Он наш. Забери его. Под слоем железа он золотой. Это могила Пресвитера. Золото внутри. В душе. Это символизирует…Возьми его. Он твой.

- Но ведь я никакая не чертова кладбищенская гиена. Не стану я обворовывать твою долбаную могилу, даже если бы там лежал Кох-и-нур. Придумай чего-нибудь другое.

- Все, что у меня было, принадлежало ордену…

- Какому на сей раз? Думай, думай.

Пресвитер свесил голову. Я решил ему помочь. Быть может, у меня и была лучшая позиция в этой торговле, но всякий блеф когда-то заканчивается, а монах был сильнее меня.

- Я хочу книгу.

Тот приподнял потресканное, каменное лицо.

- Но ведь ты же говорил, что не знаешь, где она!

- И не знаю. Но найду. Человек спрятал, человек и найдет. Я хочу книгу. Если ты не будешь откровенен, не перейдешь. Ты обязан признать, что она моя. Хочу ее иметь.

- Но без нее… орден…

- Будет ничем. И прекрасно. Я не желаю вас здесь. Это заплатка для потерпевших крушение. И мне не нужны здесь еще и дьяволы-любители, которые станут все тут превращать в ад. Божьи приговоры оставь Богу, нищеброд! Такова моя цена. Отдаешь книгу и приказываешь господам в одежках гномов, чтобы те оставили меня в покое и валили. Они обязаны забыть о книге и валить из моей страны. Ну, или же прикажи им меня прикончить, сделай из моей задницы для себя космодром и сиди на нем. Желаю хорошо повеселиться. У тебя будет куча времени для себя. Весь пепел и вся пыль – все исключительно для тебя.

Мы сидели в полумраке и молчали. Долго.

- Закон своими началами доходит до третьего века после Христа, - сказал Пресвитер. – Он черпает из знаний, более древних, чем ваша церковь. Подумай о том, что ты хочешь уничтожить.

- Обол.

- Согласен. Книга твоя.

- Иди и скажи своим дружкам.

Тот вышел из землянки. Я остался в средине и ожидал, борясь с робким чувством надежды.

Бычок я погасил в банке из-под тушенки, поднялся и привел старика. У меня не было желания прикасаться к нему, но так было нужно. Для того, чтобы все закончилось.

- Иди к свету, - сказал я, правда, без особенной уверенности.

А потом вышел наружу, прямиком в туман. И в хоральное, оглушительное карканье сотен воронов, занявших места на всех деревьях.

И прямиком на четверых Плакальщиков, стоявших перед входом.

Прохожу. Вы получили, чего хотели, отправляйтесь к своим телам, лежащим в чистеньких кроватках в гостиничных номерах.

- Стой, похититель душ, - услышал я на ужасном, корявом английском с явным французским или бельгийским акцентом.

Нехорошо.

- Уходите! Вы же слышали волю Яна Пресвитера! Вы ошибались. А теперь уйдите.

- Это он ушел. Теперь я Иоанн Пресвитер. – С его фатальным акцентом и топорной грамматикой это звучало как заявление африканского полковника: "Now I am the president". – Ты самозванец. Похититель, вор душ. Кто дал тебе право высвобождать души из чистилища! Служишь мамоне! Дьяволу служишь! Гляди!

Они расступились, открывая огромный, лежащий на земле крест, своим наиболее длинным концом достающий глубокой ямы посреди полянки. Крест, весь покрытый шипами.

- Uno peccato, unus spinus.

Один грех, один шип.

За спиной меня была пустая, без другого выхода землянка. По бокам и передо мной - Плакальщики. Они были всего лишь людьми. Я же видел, как они кровоточили неоновой кровянкой, точно так же, как и я. Двоих я убил. Но они были очень сильными. Опять же, их было четверо, а я – один. И у меня не было моего оружия.

Только лишь Ка смешного и дешевого распылителя перечного газа, который я украл у несчастного ночного охранника в больнице. Маленькая жестяная баночка с находящимся под давлением, концентрированным соком перчика чили.

В умелых руках это смертельное оружие.

Они прыгнули на меня по двое, с обеих сторон одновременно. Первого я пнул в колено и сумел высвободить одну руку, зато второй рывком вытащил меня из глубокого прохода в землянку, будто котенка.

Я достал свой жалкий распылитель и нажал на головку. Язык гудящего огня длиной в пару метров выстрелил прямо в лицо Плакальщика, превратив внутреннюю часть капюшона в костер. Застыв в неподвижности, а я глядел на то, как, превратившись в человекообразный язык пламени, тот, визжа и пища, катается по земле.

И это уже не драка под дискотекой. А это не баллончик со слезоточивым газом – это Ка оружия. И выглядеть он может как нож, как ружье или покрытая знаками костомаха.