Я боялся заснуть. Боялся, что больше не проснусь.

Я думал о Патриции, которую застрелил. И о себе. О восьмидесяти пяти бесценных килограммах плоти и костей, которые у меня украли. Каким макаром я должен был их найти? Где? Тем более, путешествуя на идиотском, призрачном поезде куда-то в пустоту?

Я размышлял о Спинфратерах. Об адских, черных монахах, которых посчитал демонами. Тот, виденный на колокольне, был каким-то другим. Гораздо более сильным. Я стрелял в него без какого-либо результата, а тот двигался, будто торнадо, и казался неуничтожимым. Демон. А вот те, с которыми я дрался сегодня, истекали кровью. Я это видел своими глазами. Они кровоточили невероятно светящейся кровянкой, точно так же, как я. И их можно было уничтожить. Я дрался с двумя и победил. Так, словно бы они были людьми.

"Где книга?". И какая, черт их подери, еще книга? Впервые слышу о какой-то книге. Манускрипт Феофания? ""О тернистом пути"? А откуда мне, черт подери, знать? Ее обнаружил, согласно ненаучных и совершенно не имеющих ценности источников Ги Как-То-Его-Там, крестоносец. А может и не обнаружил. А может, это какая-то другая книга? Библия, предложенная мне Михалом? Почему такой вот Спинофратер не купит себе собственную, самую обычную на свете Библию.

Стертый из памяти, я будто мертвый, я словно разбитый сосуд.

Это я.

У меня опадали веки, монотонный стук колес действовал усыпляющее. Я размассировал глаза и щеки. Нажал на точку между большим и указательным пальцами. В реальном мире эта штучка действовала. Вот только, что там дремота вовсе не грозила мне немедленной смертью.

Поезд иногда останавливался на каких-то забытых маленьких станциях, а один раз прокатился сквозь город. Я неожиданно увидел залитый светом вокзал, разноцветные составы, цветастых людей в крикливой одежде, подсвеченные рекламные щиты. Вокзал из моего мира. Живые люди сновали по перронам, разговаривали по мобильным телефонам, кто-то апатично смотрел ночную программу на подвешенном на столбе телевизоре. Я прилип к окну, потом поднялся с лавки и пошел вдоль вагона, поглядывая в очередные окна, как будто желая забрать тот вокзал с собой. Я не мог оторвать глаз от огней и живых людей. Мой мир. Я и не предполагал, что когда-нибудь буду по ним столь тосковать. Мой поезд ехал медленно, фыркая клубами пара, развевая стоявшим волосы и дергая листами газет, но никто даже не поднял взгляда.

Где-то в проходе между сиденьями следующего вагона я наскочил на кондуктора.

- Останови! – рявкнул я ему. – Выхожу!

- Уважаемый пан не может здесь выйти, - сообщил тот. – На этой станции остановки нет. Это не наша станция.

- В гробу я видел станцию! Выхожу здесь, и все! – заорал я и начал дергать дверь.

На том перроне сидящая под стеной ужасно худая девушка с гитарой, самый настоящий длинноволосый скелет с влажными глазами, глянула на меня. Я начал бить кулаком в стекло.

- Открой эту дверь! 0 крикнул я ей. – Поверни ручку!

- Они не слышат, - сказал кондуктор. – Ничего не слышат и не видят. Прошу вас возвратиться на свое место. Одни только старики еще могут вас увидеть. Старики и безумцы.

Девушка глянула широко распахнутыми глазами и вдруг начала истерично кричать, показывая на меня пальцем. Я глядел, как она роняет гитару и пытается втиснуться в стену, перебирая ногами.

Ну совсем так, словно бы увидела духа.

Поезд покатился быстрее, и все осталось где-то позади. Вновь за окнами перемещалась темнота. Маячили клубы пара, вздымались пепел и пыль.

- У вас же имеется билет, - сообщил железнодорожник. – Радуйтесь, что вообще сели на поезд.

Я вернулся на свое место, свернул сигарету и ехал, глядя на собственное лицо, отражающееся в стекле. Нет, так в поездку на поезде не отправляются. Где картонный чемоданчик или тряпичный рюкзак? Где крутые яйца, где соль, упакованная в бумажную салфетку? Где помидор и жареная куриная ножка или кусочек копченого сала? Где булка с "топленым и желтым будто мед" маслом? Где термос, холодный чай, залитый в старую плоскую бутылочку от виньяка, или ситро со вкусом ландринок в бутылке с фарфоровой пробкой на проволочке? У меня имелся только лишь плащ, обрез, орсть гильз, табак, папиросная бумага и зажигалка.

Ага, ну и билет. Картонный, коричневый билет в неведомое, с одной круглой дыркой посредине и треугольной ближе к краю.

Станция. Собственно говоря, полустанок посреди ничего. Вокруг мглистая темнота, пепел и пыль, и прямоугольный, бетонный айсберг посреди ничего. Рахитичный навес, жестяная корзина для мусора и две ломаные лавки. Паровоз остановился, пыхая клубами пара, кто-то садился. Солдат в архаичной суконной униформе, с квадратным ранцем, обрамленным свернутым одеялом и длинным ружьем в деревянном чехле в руке. Молодой яппи в темном костюме, с дипломатом и мобильным телефоном в руке. Из его волос сочился дым, в виске зияли две небольшие дырочки, окруженные припухлостями – ну точно как пара миниатюрных кратеров. Старый селянин в потертом военном кителе и мешковатых, запятнанных джинсах.

Они уселись. Поезд тронулся.

Не знаю, как долго я так ехал, борясь с горящими от бессонницы веками и выворачивающимися глазами. В конце вагона я обнаружил воняющий хлоркой туалет, свернул очередную сигарету.

Все молчали. Иногда лишь где-то раздавался неожиданный крик или всхлип, словно бы люди просыпались из дремоты, качаясь на твердых лавках. Ища туалет, я встретил несколько человек, которые, сгорбившись, стояли лицом к стене, словно дети, которых поставили в угол. Кто-то молился, нервно перебирая шарики четок. Какой-то мужчина медленно выпивал прямо из горла, не обращая на то, что каждый глоток вытекает на рубаху через перерезанное горло.

Я не принадлежу вашей компании. Я еще живу, вопреки всему подумал я. Но на самом деле я вовсе не был в этом уверен.

Я ехал. Поезд иногда останавливался, как до того, среди чистого поля, а пару раз прокатил сквозь освещенные вокзалы моего мира.

В конце концов, состав вкатился на какую-то небольшую станцию, но имеющий приличный, каменный вокзал с кассами, залом ожидания, неработающими часами над входом и крышами перронов, лежащих на украшенных, кованых столбах. Тронутый неким импульсом, я выскочил в последний момент. Эта станция была заякорена в мире Между, выглядела архаично и странно, как все здесь.

Я открыл дверь и выскочил на обдуваемый клубами пара перрон.

Убегать следовало куда-то. Где бы оно ни находилось.

Я оглянулся через плечо, глядя на свой вагон.

Девушка, которая сидела напротив, неожиданно подняла голову, и оказалось, что у нее вообще нет лица, только лишь серая поверхность, типа джутового мешка, и два пятна: черные пуговицы, нашитые в месте глаз. Это "лицо" вдруг стало крутиться в стороны, как будто бы девушка с чем-то не соглашалась, все быстрее и быстрее, пока не размазалось в серое пятно. Поезд тронул и исчез в темноте, я же остался на перроне.

Сунув руки в карманы, я прошел через вращающуюся дверь вокзала, стуча подошвами по каменному полу. Мне было холодно.

Кассы были закрыты, на окошках с опускающимися стеклами были затянуты шторки. И никого не было.

Я не знал, где нахожусь, что делать дальше, как внезапно услышал высокий звук, словно бы стальной дятел испытывал свои силы на плитах пола. Молодая женщина выбежала с перрона, толкнула дверь и забежала в зал ожидания.

Потом, словно серна, она подскакала ко мне и бросилась мне на шею.

- Наконец-то ты приехал, - воскликнула она. – Наконец! Милый! Боже, как долго я ждала!

Я просто остолбенел. Женщина прижалась ко мне всем телом, вся дрожа. У нее были холодные, мокрые щеки.

- Это не я, - произнес я невпопад и осторожно отодвинул ее от себя. –Вы приняли меня за кого-то другого.

- Тшшш… Ты так долго не возвращался… Так долго… Это уже столько лет… Но ты все вспомнишь.

У нее были серые, мышиные волосы, свернутые волнами, большие бледные глаза и маленькие, зато полные губы на очень никаком, сером лице. Эту женщину я никогда в жизни не видел. Неопределенный плащик цвета посеревшего вереска и юбка даже не позволяли определить, а из какого времени она была родом. Двадцатый век – это точно. Она не была старой, но не была и девочкой. Все в ней казалось серым и неопределенным.