"Мария Магдалина не могла быть Марией из Вифании, потому что была родом из Магдалы! "Магдалина" как раз и означает "из Магдалы", должна же была она знать откуда родом?".
И так далее!
И дело не в том, что мы ссорились часами. Это было такой игрой. Такой же самой, как шахматы или го. Я выискивал какую-нибудь теорию, провоцировал Михала, а ему этого никогда не было достаточно. Я вытаскивал из закромов тамплиеров, катаров, Борджиа, Братство Сиона, римских пап – женщин и один черт знает, чего еще.
Интеллектуальное такое дзюдо.
Интересно, а что он сказал бы теперь, потому что, как по мне, все указывало на то, что он пал жертвой заговора.
Я открыл шахматную доску и увидел комплект деревянных фигур, размещенных в выложенных потертым атласом перегородках.
Все, что от него осталось. Шахматы.
Отчаяние потери кого-то близкого приходит именно так – волнами. Тяжелее всего, когда нападаешь на какой-то брошенный оставшийся после человека след. На нечто такое, к чему он сам никогда не прикоснется; пирожное, которое не съест; на вещи, которые уже не завершит.
Я ощупал коробку в поисках тайников, скрытых сообщений, даже фигуры обстучал.
Пролистал книги и тоже ничего особенного не заметил. Никаких вложенных в средину писем, никаких записок на полях.
Тогда я решил прочитать их в надежде, что ответ найду в содержании.
Мне пришло в голову, что посылка предназначалась кому-то другому, и что существовали некие причины, ради которых он высылал этому кому-то свои шахматы, Библию и книгу. Может, сестре? Только я знал, что обманываю себя, и что по эту сторону реальности ответа не найду.
А потом положил руки на стол и сказал себе: нет.
В мире Между я не был уже более трех месяцев. Это нечто вроде реабилитации. Мне хотелось позабыть о тени смерти, которая непрерывно преследовала меня. Перестать разговаривать с духами. Выздороветь. На постоянной основе связаться с какой-нибудь женщиной. Быть может, а кто его знает, даже жениться. Жить как все.
Дело было и в том, что я никогда не был уверенным, какие из моих приключений в том, ином мире имели реальное место, а какие представляли собой мои наваждения. Не знаю, что было первичным: то ли я когда-то чокнулся, потому что Страна Полусна вытягивала ко мне свои щупальца, то ли видел ее, потому что стал психом.
Достаточно было спуститься в подвал. Открыть противопожарную, притворяющуюся стенкой дверь и увидеть полки с пачками банкнот, стекленные банки с золотыми монетами и коробки из-под чая, набитые обручальными кольцами. Вот только меня они пугали. Меня пугало видение психа, шастающего по ночам по городу в лунатическом трансе и убивающего прохожих, а потом прячущего добычу в подвале, убалтывающего самого себя, будто бы получил все это от умерших.
А существовала и такая гипотеза.
Так что я не доставал сибирскую наливочку, делать которую научил меня Сергей Черный Волк, я не стал впадать в транс и выходить из собственного тела, чтобы отправиться под безумное небо мира Между.
Три месяца, восемь дней, четырнадцать часов.
Нет.
Реабилитация. Отвыкание. Я платил свою цену. Вновь меня стали мучить, как в детстве, кошмары. Я глядел на убийства, казни и самоубийства. Каждую ночь. В последнее время, только лишь закрывал глаза, я видел квадрат маленького дворика с желтой стеной, увенчанной спиралями режущей проволоки, дверь какого-то гаража и молодого, трясущегося от ужаса человека в оливково-сером мундире. Человека, ведомого другими людьми в похожей униформе, но еще и в шлемах-котелках, на которых плотная маскировочная сетка крепится широкими лентами клеящей ленты. С собой они тащат ружья и обвешанные оснащением жилеты-разгрузки.
Я вижу его молоденькое, гладкое лицо, сейчас бледно-серое, и вытаращенные черные глаза под кудрявыми волосами. Я вижу, что он не верит в то, что видит.
Я вижу, как подламываются под ним ноги, как сопровождающие солдаты хватают его под мышки, чтобы он не упал, как носки его парашютистских ботинок беспомощно вспахивают рыжий песок двора. Один из них отстегивает от жилета пластиковую петлю одноразовых наручников и протаскивает ленту через такие же наручники, связывающие запястья парня, и пытается застегнуть их на щеколде гаражной двери, но руки у него трясутся так, что никак не может с этой задачей справиться.
Я вижу, как парню на голову надевают пакет из супермаркета, покрытый странными, квадратными буквами, и как этот пакет ежесекундно присасывается к его раскрытым, перепуганным губам. Я слышу крик – гортанные, невыразительные слова на языке, который мне не известен, но я знаю, что они означают: "брат, за что?". Крик, приглушенный одноразовым, сине-желтым пакетом из супермаркета, крик, который тонет в грохоте залпа.
Я вижу тело, которое в мгновение секунды полностью теряет внутреннюю основу, становится вещью. Обмякшей тряпкой. Поначалу моментальный удар, а после него мгновенная инертность. Тряпичная кукла с пакетом на голове, висящая на прицепленных к гаражной двери, выкрученных назад запястьях. И снова одинокий выстрел, и хлопанье крыльев голубей, стая которых врывается в раскаленное добела небо.
Я просыпаюсь залитый потом, в моей голове колотятся слова "Сайерет маткал" и "Карина Аль Ваади". Когда я пробуждаюсь от этого сна, меня охватывает печаль. В основном, потому, что я знаю, что стрелявшие были правы.
Но вот уже несколько дней мне не снится квадратный дворик и стая голубей. Я не просыпаюсь переполненный печалью, не тоскую по Карине Аль Ваади.
Я вижу разогнавшееся небо, черный, покрытый шипами крест и слышу "Поосторожнее с шипами".
И как раз это еще более паршивое.
К сожалению, различные вещи начинают твориться и наяву. Краем глаза я вижу темные, смазанные силуэты, которых нет, если глядеть прям. Иногда я вижу движение, иногда чувствую полосу ледяного холода, пересекающую мне путь. Вновь я распознаю тень смерти на лицах некоторых людей, мимо которых прохожу на улице. Выглядит это так, словно бы они были присыпаны мукой, а потом очутились в ярком сиянии желтого прожектора, который заостряет черты и затапливает то, чего не освещает, в смолистой тени. Или, возможно, это череп просвечивает сквозь кожу. Я это вижу и знаю: эти люди долго не проживут.
Вновь я начал гасить фонари. Уличные фонари. Они ломаются, когда я прохожу под ними. Совершенно так, словно бы мрак следовал за мной.
Три месяца, восемь дней, четырнадцать часов.
Пережитые в качестве нормального человека. Без упырей, без путешествий души, без пепла и пыли. И пускай так и останется.
Я взял в руки Библию. Та казалась новенькой, купленной буквально только что. Зачем он мне ее купил? На третьей странице нашел посвящение: Пускай поведет тебя терновая дорога.
Я вынул из куртки палочки, найденные в келье Михала, и положил на обложке. Итак, возвращаемся к терниям, к шипам.
И, похоже, это не было цитатой. И чем могла бы быть "тернистая дорога"? Тернистым может быть куст, но не дорога.
Но посвящение исполнило свою роль. Означает ли это, что видимая во сне картинка была неким сообщением? Шахматная доска должна была означать, что Михал знал, что умрет. Посвящение на Библии обратить мое внимание на являющийся предостережением сон. И на шипы.
Некоторые люди гадают по Библии. Открывают ее на первой попавшейся странице, и первую же цитату, на которую глянут, считают пророчеством. Сам я никогда этого не делаю. Я не слишком религиозный, но отвергаю использовать данную книгу в качестве игрушки.
Но на сей раз я заметил, что когда я эту книгу перелистываю, она самостоятельно открывается на Книге Псалмов, словно бы там имелась невидимая закладка. Если бы мне захотелось раскрыть Библию вслепую, я наверняка бы попал именно на этот фрагмент. Предположительно, он в этом месте сильно размял корешок. Я глянул на страницу и увидел вертикальный ряд маленьких дырочек вдоль одной из строф Псалма 31, словно бы наколотых острием иголки.
