Собой являя всю ничтожность Двуногих жителей Земли, Помочь имели вы возможность И все-таки не помогли.

Но верьте: ваше отношенье Меня ко гневу не склонит, Поскольку право на решенье Есть даже у мельчайших гнид.

Никто вас, право, не ругает, Я без усилья вас пойму: Меня забвение пугает, А вам бессмертье ни к чему.

От высшего распоряженья Нам с вами не грозит урон: Бессмертье - мне, а вам - забвенье, Все - по желанию сторон.

2000

Андрей Добрынин

Скажи нам, Сухово-Кобылин, Как на духу, свирепый наш: За что ты, Сухово-Кобылин, Убил свою Симонн-Диманш?

Она француженка, бесспорно, Лишь моды у нее в башке, И говорит она упорно На басурманском языке.

Но ежели она плохая, Зачем ты взял ее в кровать И после, бритвою махая, Ей горло стал полосовать?

Взгляни на нас, на маньеристов: Нас не третирует закон, Хотя любой в любви неистов И девушками окружен.

Но если юная мерзавка Себя неверно повела, Мы просто говорим:"В отставку,Ступай, откудова пришла".

Порой до десяти мерзавок Мы за день выгоним взашей, И нам не надо ни удавок, Ни хирургических ножей.

Коль дама слишком задается, Ты с лестницы ее спусти И весело, и не придется В Сибирь на каторгу ползти.

Довольно дюжины ступеней И пары добрых оплеух Ведь несовместны светлый гений И злодеянья мрачный дух.

Когда б на нас, на маньеристов, Весь мир внимательней глядел, То полчища криминалистов Давно б остались не у дел И твой бы, Сухово-Кобылин, Не так печален был удел.

2000

Андрей Добрынин

Вы в сердцах мне сказали, что я совершенно несносен, И легко упорхнули в кипящую светом весну. А во мне, дорогая, стоит бесконечная осень Безысходная осень, в которой я тихо тону.

Я на людях держусь величаво, как признанный гений, Все проблемы которому стали давно нипочем, Но таится в душе тихий лес обветшалый осенний Где бы я ни бывал, я все время присутствую в нем.

В этом странном лесу поражают безлюдьем поляны, А фигуры людей меж стволов затерялись вдали. Я с надрывом пою:"Ой туманы мои, растуманы" Размышляя под мухой о близком уходе с Земли.

Словно призрачный лес, поселилось во мне увяданье, Простираясь с годами все дальше в туманную даль. Этот факт с моих уст временами срывает рыданье, Только вам, дорогая, меня совершенно не жаль.

Что ж, оставьте меня, торопясь к утолению жажды Наслаждений, подобных дурманящим юность плодам. В тот же призрачный лес вы беспечно впорхнете однажды, Но не стоит аукать - ведь я уже буду не там.

2000

Андрей Добрынин

Сотрудничество с мироедами Теперь считается за доблесть. В конторе, пахнущей обедами, Я что-то подписать готовлюсь.

Напротив - рыло необъятное Того, кому я продал душу. О чем-то спорю деликатно я, Чтоб не разгневать эту тушу.

Но в ходе вежливой дискуссии Вдруг пелена с очей спадает: И эта тля в моем присутствии Еще о чем-то рассуждает?!

Доверенности генеральные И экземпляры договоров Себе в отверстие анальное Засунь и смолкни, жирный боров.

И прочую документацию Туда советую засунуть. Таким, как ты, страну и нацию Продать - естественней, чем плюнуть.

Недаром даже боров кажется С тобою рядом чистоплотным, И всякий, кто с тобою свяжется, Рискует тоже стать животным.

На небо, тусклое, как олово, Гляжу и разобраться силюсь: Откуда вы на нашу голову Так неожиданно свалились?

Да, видел в прошлом много дряни я, Напоминать, однако, надо ль, Что вы побаивались ранее На всю страну смердеть, как падаль?

Пусть сильные, пусть знаменитые, Но все обречены народы, Где именуются элитою Разбогатевшие уроды.

Вы не былого порождение На это вы ссылаться бросьте. Я изъявляю вам почтение, Ведь вы - из будущего гости: Того, где тлен и запустение И человеческие кости.

2000

Андрей Добрынин

Я удивлялся на предгорных Кавказских минеральных водах, Как много женщин беспризорных Туда слетается на отдых.

Они шалеют от свободы И полового интереса, Но я плевал на их подходы, Мне не нужна была метресса.

Их благосклонности приметы Меня ничуть не волновали Меня курортницы за это Непробиваемым прозвали.

Меня под столиком в столовой Толкали как бы по ошибке, Но вмиг стирал мой взгляд свинцовый С их лиц лукавые улыбки.

Господь прислушивался с гневом, Как от обиды плачут дамы, Ведь он установил, что Евам Всегда покорствуют Адамы.

И умер я - и возродился В броню заклепанным трамваем, И очень скоро убедился, Что я и впрямь непробиваем.

Теперь не мог я к женским ласкам При всем желании склониться, А только с дребезгом и лязгом По воле Господа катиться.

Пусть улицы столицы были Забиты, как всегда по будням, Пусть впереди автомобили Копились многоцветным студнем

Сидело горнее веленье В железной черепной коробке: Держал я к центру направленье, Проламываясь через пробки.

Менты мне ставили помехи Как будто мертвому припарки, А я со смаком, как орехи, Крушил крутые иномарки.

Андрей Добрынин

И я навел стальное жало На то высокое строенье, Где власть сидела и решала, Как дальше грабить населенье.

Заговорили часто-часто Все хоботки стального зверя. Раздался грохот, и начальство, Вопя, взлетело к стратосфере.

Проснулся я в своей квартире, Скатившись в ужасе с перины, И осознал, что в этом мире Есть две дороги для мужчины.

Ты должен или стать сегодня Усладой женщинам и девам, Иль завтра - молотом Господним, Господним воплощенным гневом.

2000

Андрей Добрынин

Когда я еду на машине И сдуру встану в левый ряд, То вскоре с ужасом замечу Огни, что за спиной горят.

То джип, усадистый, как жаба, Свирепый, словно носорог, Меня мгновенно настигает И с полосы сгоняет вбок.

Он истерически сигналит, Помеху жалкую гоня, И я покорно уступаю Напору стали и огня.

Когда бы даже Ломоносов Стал в левом двигаться ряду, Его бы вмиг оттоль согнали И оплевали на ходу.

Когда б Толстой иль Достоевский Тот ряд решились бы занять, То джипы их по всей дороге, Как зайцев, стали бы гонять.

Ни Менделеев, ни Курчатов Не вправе ездить в том ряду Их тут же сгонят и покажут Им средний палец, как елду.

И если б даже маршал Жуков В тот ряд по недосмотру встал, То он со страху очень скоро Полез бы вновь на пьедестал.