– Они идут, ребята! Легион идет нам на помощь!

Шагавший в первой фронтальной шеренге Катон бросил взгляд поверх бурлящей толпы бриттов и увидел вдали море солнечных бликов. Утренние лучи золотили шлемы легионеров, выходящих из южных ворот. Однако они еще только строились и находились в трех милях от прорывавшейся к ним когорты, так что подмога могла опоздать.

– Не останавливаться! – орал Гортензий. – Держать строй!

Каждый шаг теперь повышал шанс спастись, но он же и приближал возможную роковую развязку. Катон стиснул зубы и погрозил мечом клубящейся массе бриттов.

– Берегись! – крикнул Макрон. – Пращники!

Римляне едва успели прикрыться щитами, как по ним хлестнул первый вражеский залп. Варвары с оглушительным ревом устремились в атаку.

В основном ядра пращников молотили по римским щитам, но одно, просвистев над Катоном, угодило в обозного мула, выбив тому глаз и раздробив кость глазницы. Трубно взревев, мул забился в постромках, перепугав еще трех животных. Подводу повело в сторону, она столкнулась с соседней, накренилась и медленно перевернулась. Вывалившиеся из нее раненые угодили под пляшущие копыта.

Кого-то придавило бортом подводы, несчастный издал дикий вопль, захлебнулся пошедшей у него горлом кровью и испустил дух. Рев мулов рвал воздух, будоража когорту. Катона била крупная дрожь. Оказавшиеся на земле раненые пытались выбраться из-под копыт, но почти все они были затоптаны перепуганными животными. Паника разрасталась.

Еще одна повозка перевернулась, и воздух снова наполнился криками ужаса и отчаяния.

– Когорта, стой! – приказал Гортензий. – Надо унять эту долбаную скотину!

Он первым нырнул в мешанину крупов и морд, глубоко вонзил меч в горло ближнего мула и вырвал клинок. Ручьем хлынула кровь. Мул тупо воззрился на расплывавшуюся под копытами алую лужу, потом колени его подогнулись и он упал в кровь, грязь и снег.

– Убейте их всех! – выкрикнул Гортензий, и солдаты бросились к беснующимся животным.

Все было кончено в один миг, и оставшихся в живых раненых оттащили в укрытие, наспех сооруженное из уцелевших подвод. Теперь когорта не могла двинуться с места, не бросив беспомощных, потерявших возможность сражаться бойцов, и на миг Катону даже подумалось, что закосневший в своем прагматизме Гортензий вполне может на это решиться ради спасения тех, кто еще держится на ногах и способен пробиться к своим. Но нет, командир когорты остался верен кодексу чести центурионов.

– Теснее ряды! Сомкнуться вокруг подвод!

Легионеры, атакуемые с фронта, флангов и тыла, медленно пятились назад, беспрерывно нанося резкие колющие удары. Дуротриги со своей стороны рьяно крушили мечами стену щитов, постепенно, но неуклонно тесня яростно сопротивлявшихся римлян, пока те не сжались в компактную группу вокруг скопления обозных телег. Солдат, которые оступались и падали, мигом втаптывал в землю неудержимо катившийся вперед вал наступающих бриттов. Катон держался рядом с Макроном и, прикрываясь щитом, разил врагов жалящими ударами поблескивающего на солнце клинка.

– Осторожно, сынок! – крикнул Макрон. – Сзади те самые мулы!

Ноги Катона заскользили, попав в лужу крови, икры уперлись в шероховатую шкуру. По всему фронту парни Шестой тоже застопорились возле груды только что умерщвленных животных, поскольку яростный натиск варваров не позволял ни обойти этот завал, ни как-нибудь через него перебраться. С вызывающим ревом Макрон вонзил меч в лицо врага, а когда тот упал, быстро перескочил через тушу.

– Давай, Катон!

На миг оптион замер, глядя на двоих бриттов, таких же молодых, как и он, но, пожалуй, плотнее сложением. Белые кончики их пропитанных известью и потому торчащих во все стороны косм горделиво подрагивали. Один бритт держал в руках боевое копье с длинным зазубренным острием, другой был вооружен коротким римским мечом, очевидно трофейным.

Оба варвара серией ложных движений пытались отвлечь внимание чужака, в надежде, что тот зазевается и подставится под удар. Катон, перебегая взглядом с меча на копье и держа щит наготове, пока упреждал каждый выпад, но он боялся споткнуться о тушу валявшегося за спиной мула, а враги, тесня его к ней, наседали. Неожиданно сверкающий наконечник копья метнулся вперед. Катон инстинктивно отбил острие, но на долю мгновения приоткрылся.

С торжествующим воплем другой бритт послал меч прямо в незащищенный живот чужеземца, и в тот же миг чья-то рука ухватила Катона за пояс и мощным рывком перебросила через тушу животного. Меч врага не нашел цели, однако юноша так приложился всем телом к земле, что из него напрочь вышибло воздух.

– Он чуть тебя не достал! – загоготал Макрон, другим рывком ставя подопечного на ноги.

Хватаясь за грудь и пытаясь вздохнуть, Катон не мог не дивиться отличному настроению своего спасителя. Бравый центурион вел себя так, будто радовался опасности.

«Странная штука – опьянение боем», – отрешенно подумал Катон. Жаль, что осмыслить как следует этот диковинный феномен ему уже, видимо, никогда не удастся.

Бойцы Четвертой когорты в который раз инстинктивно сомкнули ряды, образовав вокруг раненых неровный эллипс. Дуротриги кишели повсюду, они яростно колотили мечами по римским щитам, полные решимости покончить с когортой прежде, чем к ней подоспеет подмога. Посланная Веспасианом колонна шла ускоренным маршем, но была все еще далеко. В ходе этой ожесточенной отчаянной схватки мозг Катона очистился от всех мыслей, а в нем самом не осталось ничего, кроме холодного, но безудержного желания отнимать жизнь у врагов, одновременно обеспечивая сохранность своей собственной жизни. Щит и меч его словно бы сделались продолжением рук, попеременно то наносивших, то отбивавших удары с эффективностью шатунов хорошо отлаженного механизма.

Зато предоставленное само себе сознание юноши непрерывно воспринимало и впитывало мельчайшие подробности боя, вплоть до самых, казалось бы, малозначащих впечатлений. От кошмарного, противно хлюпающего под сапогами месива исходил острый одуревающий запах, перед глазами метались косматые, заляпанные кровью лица, в уши били дикие крики и вопли, а под мышками постоянно гулял зимний, пробирающий до костей холодок. Катон знал, что всему этому предстояло навек осесть в его памяти, если, конечно, он останется жив.

Впрочем, шансы на то были исчезающе малыми. Дуротриги теперь все чаще выбивали легионеров из строя. Раненых приходилось оттаскивать в тыл, а убитых парней просто выталкивали вперед, чтобы те не путались под ногами и не мешали драться живым. И когорта держалась. Перед римскими щитами вырос вал мертвых тел, и варварам, чтобы добраться до неприятеля, приходилось карабкаться по трупам сородичей. Неустойчиво балансируя на расползающихся во все стороны грудах павших, они сами становились легкой добычей для жалящих выпадов, и вопли боли то и дело перекрывали стук принимающих удары щитов и лязг сталкивавшихся мечей.

В горячке боя Катон потерял всякое представление о ходе времени. Он дрался плечом к плечу с Макроном, а с другой стороны к нему пристроился новобранец Фигул. Правда, этот Фигул уже не был тем Фигулом, какого он знал. Увалень с мягкими мальчишескими чертами лица, простодушно восхищавшийся большим миром, так отличавшимся от задворков Лютеции, где ему выпало взрослеть, куда-то девался. Лоб нового Фигула прямо над глазом вспорол вражеский нож или меч, половина лица его была залита кровью. Пухлые губы свирепо щерились, взор горел бешенством. Забыв о муштре и о воинской выучке, этот большой ребенок рубил и кромсал дикарей ладным римским клинком, совершенно не предназначенным для столь дурацкой манеры ведения боя. Он открывался, он подставлялся, он взмахивал бестолково щитом, однако даже при этом дуротриги шарахались от него, устрашенные его силой и злобой. Занося меч для очередного удара, Фигул заехал Катону локтем в нос, и, прежде чем тот почувствовал боль, перед глазами его расцвела белая вспышка.

– Коли, а не руби! – крикнул Катон Фигулу в ухо.