Игрок падает, не успев сгруппироваться от неожиданности, но Войцех с ним еще не закончил. Он не помнит, откуда в руке берется камень и почему кровь и мозг человека в сером плаще растекаются по луже. А потом понимает, что знает его, и знает очень давно. Войцех трезвеет, роняет камень и бежит так далеко, как может, пока не перестает узнавать местность.

– Довольно об этом, – попросила Ветта. – Я теперь укрывательница, и мне нужно время, чтобы привыкнуть. Лучше расскажи, где ты был.

– Везде, – задумчиво ответил Войцех. – Исходил все до самых границ Берстони. А может, не бывал дальше владений Тильбе. Я пил, Ветта, пил постоянно и так много, чтобы забыть, кто я такой и что натворил. Иногда у меня получалось. Это были хорошие времена. Потом кто-нибудь как следует колотил меня за долги или просто под настроение, все вставало на свои места, и приходилось пить опять.

– Почему ты вернулся сейчас?

– Если бы я знал. Помню, я хотел прикинуться незаконным сыном одного умершего землевладельца и пойти в академию искусств в Бронте, но по дороге попал в корчму и очнулся на сеновале в Митлице.

– Наверняка с женщиной.

– К сожалению, без.

– Ты был в Ольхе?

– Не внутри. Кажется, дела там стали получше.

– Не зашел? Правильно. Мать могла бы тебя прикончить. Дела… Марко помогает едой и деньгами, потому что она не захотела бросать усадьбу. Там Сташ и Гавра, а я иногда приезжала, пока было можно. Ближе к родам ее привезут сюда.

– Ты выглядишь счастливой, – заметил он.

Ветта опустила глаза и улыбнулась.

– Потому что я счастлива. Марко… оказался не таким, каким я его представляла. Ну, помнишь, о нем всякое говорили… «Крушитель Черепов» и прочее. Но он хороший человек, правда. Заботливый хозяин и муж. Только спит сидя, почти не раздеваясь. К этому я до сих пор не привыкла.

Кот потерся о ее ноги, выпрашивая ласки. Она пригласила его к себе на колени и стала похожа на воплощенный сюжет выпускной работы студента художественной академии.

– Я уйду, – решительно сказал Войцех, почувствовав, что должен это сказать. – Пусть считают меня покойником. Не хочу мешать тебе жить.

– Останься, – просто и ласково попросила Ветта. – Я ужасно по тебе скучала. А еще, – подмигнула она, – послезавтра день моего рождения. Нельзя пропускать двадцатилетие любимой сестры.

На следующее утро Ветта рассказала мужу о возвращении брата, и они встретились лицом к лицу. Перед этим они с сестрой условились объяснять столь долгое отсутствие Войцеха потерей памяти вследствие удара по голове в пьяной драке. Все прошло не так страшно, как можно было ожидать: седой, пугающе спокойный Марко Ройда лишь кивнул и сделал вид, что не заметил протянутой руки обретенного родственника. Ветта сочувственно улыбнулась и отвела брата в назначенную ему комнату.

– Завтра праздник, – напомнила она. – Он будет немного приветливее, вот увидишь.

– Мать приедет?

– Нет, – покачала головой Ветта. – Сегодня Гашек отвозил ей припасы и передал, что она приболела. Между прочим, он сообщил и о тебе.

Войцех вздрогнул.

– А она?

– Сказала, что хочет заобнимать тебя до смерти.

Он представил себе серьезное лицо госпожи Берты – а Войцех не сомневался, что она говорила это совершенно серьезно – и его опять передернуло. Ветта заливисто рассмеялась.

День ее рождения задался с самого начала. Войцеху ни в чем не отказывали, будто это он сегодня родился. Например, еще до полудня милая Лянка выкроила для него немного времени, чтобы побыть наедине – надо сказать, вышло весьма приятное свидание. Когда прачка вынуждена была вырваться из его объятий и вернуться к своим обязанностям, Войцех отправился на кухню, где дочка какого-то батрака по первому требованию налила ему большую кружку вкуснейшего имбирного эля. Он уходил с кухни трижды, но каждый раз возвращался за новой порцией. Набрав немного в выданный Гаврой бурдюк, Войцех прекрасно провел остаток времени до праздничного ужина, совершая возлияния за конюшнями.

За столом собрались сразу после заката. Поскольку их было всего трое, разместились в малом зале, где находился круглый стол. Иногда перед глазами мельтешил хромой управляющий, иногда – очаровательная батрачка с кухни. Ветта сидела между Марко и Войцехом, иногда с тенью беспокойства посматривая в обе стороны: едва завидев брата своей жены, господин Ройда вдруг помрачнел. Войцех искренне не понимал, что не так: жареная говядина была восхитительна, а вино из киртовских подвалов оказалось лучшим, что он пил за последние полтора года. Сестра поначалу пыталась завести какой-то обычный семейный разговор о малозначимых вещах вроде размеров следующего урожая, но ее никто не поддержал. В малом зале повисла унылая, под стать хозяину, тишина. Праздничный вечер нужно было спасать.

– Зятек, – весело сказал Войцех, поднимая кубок и одновременно подмигивая сестре, – а расскажи, каково было в Хаггеде.

Ветта прикрыла глаза ладонью и попросила его прекратить пить – может быть, уже не в первый раз. Он поднял обе руки над столом – смотри, больше не притронусь, и вдруг Марко Ройда ответил:

– На войне убивают людей. Не лучшее сейчас время об этом рассказывать.

– И ты убивал? – настаивал Войцех.

– И я.

– За это тебя прозвали Крушителем Черепов?

– Вполне возможно. Свида, убери отсюда вино.

– А знаешь что, – сказал Войцех, пока управляющий очень быстро для хромого шел к двери с кувшинами в руках, – я тоже… Крушитель.

Он вскочил из-за стола, но его так лихо повело в сторону, что пришлось снова на него опереться.

– Черепов Крушитель, – объявил он. Получилось как-то слишком уж громко. Ветта отодвинула стул, намереваясь встать. – И я убивал. Шулера одного прикончил. В карты он играть любил, зараза, а проигрывать, видать, не любил. А я отучил мухлевать, знаешь, камушком по голове разок-другой… Вот и нет батрака, а осел остался…

Войцех не заметил, как рука Марко Ройды оказалась у него на шее. Ветта в ужасе вскрикнула. Хватка усилилась. Войцех рванулся, но это не возымело никакого действия. И все-таки он рванулся снова и снова, попытался пнуть Ройду в пах, потерял равновесие, стал задыхаться и отчаянно бить мебель, Марко, воздух, все, по чему попадал и промахивался. Ройда встряхнул его, снова выбив землю из-под ног, оттолкнул мешавший стул и стал душить обеими руками. Чувствуя, что теряет сознание, Войцех услышал, как Ветта закричала опять.

Он понял, что Марко его отпустил, только оказавшись на полу и разодрав горло кашлем. Ветта все еще кричала, обхватив руками огромный живот. Ройда с трудом усадил ее на стул и куда-то потащил, царапая пол деревянными ножками. За ними тянулись кровавые полосы.

Мертвецки пьяный и одновременно совершенно трезвый, Войцех осознал себя у бывшего кабинета Гельмута, откуда доносился надрывный плач. Дверь была открыта, внутрь вбежала девчонка с кухни с кучей тряпок, следом – Лянка с ведром воды. Свида преградил путь Войцеху:

– Нельзя. Господин не велел. Только хуже сделаете.

– Это моя сестра!

– Нельзя.

– Я видел роды, знаю, как принимают детей, – доказывал Войцех, но управляющий стоял стеной. Ветта уже не кричала – выла. Дико, нечеловечески – так, что волосы шевелились на голове.

– Гашек поехал в Ольху за госпожой Бертой и старой служанкой.

– Да вы умом тронулись! Какая Ольха?! – заорал Войцех, оттолкнув Свиду и ворвавшись в кабинет. Он не успел ничего увидеть, потому что перед ним вырос Марко.

– Я убью тебя, – очень тихо сказал Ройда, но Войцех отчетливо его услышал. – Сверну тебе шею, если сунешься сюда еще раз.

Больше он не совался.

Когда спустя несколько долгих часов по лестнице поднялась госпожа Берта, а следом за ней – поддерживаемая конюшонком Гавра, Войцех встал на ноги – он все это время просидел на полу у стены, прислушиваясь к тому, что происходило в комнате. Чаще других женщины выкрикивали одно слово: «Рано, рано, рано». Мать прошла внутрь, даже не взглянув в его сторону, а старуха рявкнула: