У меня вываливается авторучка, я обмякаю, лоб покрывает сильнейшая испарина, по спине змеятся потоки ледяного пота…

– Или ты меня слопаешь! – вдруг усмехается Горяйнов, быстро разводя руками и принимая свой обычный вид. – Вот такой закон джунглей, это закон войны, или ты убьешь, или убьют тебя. Морали и этики на войне нет.

Едва справляюсь с желанием плюнуть и чертыхнуться от души, с усилием переводя дух.

Так и до инфаркта недалеко. Ничего себе, шуточки. Горяйнов чешет дальше, как по писаному:

– Есть люди, генетически склонные к поглощению этой субстанции, они режут жертве горло и питаются этой формой энергии. Даже простейшее жертвоприношение – убийство ягненка на религиозном празднике – вызывает привыкание к этой дозе.

Звучит сигнал окончания лекции, и Горяйнов вытряхивает остатки жидкости в стакан.

Мы выходим в коридор и разбредаемся в разные стороны, следующая лекция в том же зале.

Слышу, как Горяйнов беседует с начальником кафедры.

– Конечно! И это тоже пропаганда! Футбол – это же торговля людьми. Пропаганда продажности, вот что скрывает покупка людей-легионеров. Можно торговать чем угодно, кем угодно, а воевать нужно только за того, кто больше заплатит.

* * *

А теперь послушаем начальника транспортного цеха.

На этот раз я пролежал в ванне до утра. Такое впечатление, что люди из моих зазеркальных путешествий – мои старые знакомые. Я знаю их привычки, особенности характера. Словно это моя жизнь, жизнь настоящая, а не это унылое пребывание в моей не менее унылой реальности.

Там, по ту сторону зеркального стекла, там, далеко, в повторяющихся сюжетах, я семинарист странного учебного заведения, где разрабатываются некоторые секретные технологии, а как меня звать – понятия не имею.

В некоторых сновидениях я полевой командир, и зовут меня – Абель Мергенталер. Умею стрелять, умею убивать. Могу командовать орудийным расчетом. Вот так. Это не хрен в стакане. Это не дули воробьям крутить…

Там, в зазеркалье, жизнь протекает иначе, там осознаешь нечто главное, понимаешь ценность жизни. Этого состояния не передать, это надо прочувствовать.

Моя лоджия выходит на восход, солнечный диск лезет из-за горизонта всё выше, намереваясь заявить о себе во всей своей красе.

Не курю, но иногда позволяю себе просто так, почти бесцельно, постоять и подумать на разные темы. Процесс курения обеспечивает курильщикам эти минуты отдыха.

Самые болезненные мои воспоминания – посещения зубного врача. Ни о какой анестезии тогда и речи не было, бормашина примитивная, педальная, боль страшная, непередаваемая. До обморока, до холодного дождя по спине, и до крутого кипятка в штанах.

Как я только не старался усмирить боль, чем только не забивал голову, только бы перенести внимание с бормашины в никуда, в дальние дали. Пытка, настоящая пытка, ничего не могу добавить. И пломбы, с серебряной стружкой. Единственная радость – два часа не есть!

Спросите – почему такая радость? Просто Вы не знаете, как нас кормили в детском саду. Наш детский садик был на государственной дотации, но в него вкладывали средства еще две организации – колхоз «Страна Советов» и безымянный откормочный совхоз. Нас действительно откармливали, как поросят на колбасу. Даже на фото мы все с одинаковыми мордочками, с пухлыми щеками, только костюмчики разные. И бантики не у всех поросят в волосах.

С момента прихода в меня вливали стакан молока, или кефира, или ряженки, или еще чего молочного, чтобы я не упал в голодный обморок перед завтраком.

На завтрак – творожная запиханка, то есть – запеканка, с тонкой такой желтой корочкой сверху, которую ненавидели все без исключения. И стакан на выбор из вышеперечисленных молочных продуктов. Иногда – рисовая, вермишелевая, но всегда – запиханка. Думаете – это весь завтрак? Как бы не так, это только аперитив, закуска перед едой.

Перед настоящим завтраком.

Он начинался часов в десять. Подавали котлеты, или тефтели, или биточки, или зразы. Да, выбор велик и кулинарное мастерство наших поваров зашкаливало. По одному на тарелку, а на тарелке – еще пюре, или вермишель, или рожки или рис…

Ух, ах, ох… Но это так и было! А на десерт – бутерброды с яблочным, мягким мармеладом, с листа папиросной бумаги или с яблочно-шоколадной пастой.

В больших железных банках она стояла на кухне. С девушкой из Болгарии на этикетке. Сколько мы ее сожрали, этой пасты – не знаю. Но брать сверху из общей кучи бутербродов на блюде не всем хотелось, паста размазывалась по всей поверхности хлебного куска. Поэтому самые хитрые малыши дожидались, пока блюдо ополовинится, и подбирали хлебушек с самого дна, намазанный только с одной стороны, чистый.

Вот так мы завтракали. А потом шло дело к обеду, и мы становились в очередь за томатным соком. Вкус томатного сока до сих пор вызывает у меня дикий жор. Люблю я этот сок, да, признаюсь, до настоящего момента. Давали всего по полчашечки, и пили мы с рук, как лекарство, для аппетита.

Потом мы рассаживались напротив тарелок. Необъятное, необозримое море супа или борща. Хуже всего – рассольник.

Черт его знает, почему? Сейчас рассольник – деликатес, уже слюнки потекли, а тогда …

Мы огурцы эти соленые, вареные эти огурцы ненавидели всей душой, всем поросячьим коллективом, до дрожи в копытцах и до щетины торчком.

Потом второе, третье…

Туго набитые животы превращали нас в лимончиков, только с ножками и в колготках. Да, мальчики тоже носили колготки и лифчики. У них, то есть у колготов, вытягивались носки и висели носки эти, как тряпочки. Мы наступали на них при ходьбе и падали. Потом тихий час с приключениями, как же без них, потом полдник. Полдник мы ожидали без страха, там всего-то было печенька или вафля. Печенье «Шахматное» и вафля «Снежинка». Как будто в мире и не было другого печенья и других вафель человечество не придумало.

И тот же стакан кефира мы преодолевали легко.

Счастье, если родители забирали меня до ужина. Но родители не дураки, ужин – дело не дешевое, кушать денег стоит, и поэтому забирали дите свое обычно после ужина, набитое под завязку. По методике откормочного совхоза, как сосиска фаршем.

Уже в зрелом школьном возрасте прочитал я «Республику Шкид» Леонида Пантелеева и мягко говоря – ужаснулся. Да, господа-товарищи, процесс питания у воспитанников детской колонии был совсем не такой, как у нас в детском садике.

Память, память… Если постараться, многое можно вспомнить. И припомнить, если что. Но вспоминаются больше приятные моменты, они, наверное – цепче держатся. Чаще вспоминаются, поэтому нейронные связи освежаются и дублируются.

Собираюсь умыться и вдруг обнаруживаю, что нет горячей воды. Если в кране нет воды… Вот же неудача! Профилактика котельной! И не будет горячей воды недели три. Как же быть?

Стук в дверь. У меня не было звонка, пережиток. Обычно звонили на сотовый. Это устраивало всех. А тут – стук. Явно чужой.

В коридор вваливается человек в милицейской форме. Рановато для посещений такого рода. Он деловито проходит в комнату, спотыкается через Марфу, костерит её и присаживается на табуретку.

– На Вас поступила жалоба от соседей, что Вы их затапливаете. Постоянно. Я Ваш участковый. Прошу показать мне состояние Вашей ванной и кухни.

Показываю. Никаких признаков влажности мой утренний визитер не обнаруживает. На всякий случай он делает несколько снимков на свой крохотный цифровик и начинает составлять протокол.

Внезапно он обнаруживает рядом с ванной, на ящике для белья, мой сотовый телефон и подозрительно принюхивается.

– Так Вы еще и слегач? – участковый захлопывает папку и осматривается по сторонам. – Предлагаю Вам добровольно выдать инвариант-гетеродин, чтобы не устраивать тут у Вас обыск.

Похоже, участковый в теме. Похоже – я не первый такой путешественник в его практике.