– Макс!

– Я, должно быть…

– Неси сюда тряпку!

Для Кэтрин Стэндиш Слау-башня была скалой Воришки Мартина: сырой, неприветливой, до боли знакомой скалой, в которую можно вцепиться, когда грянет буря. Но с входной дверью каждый раз приходилось сражаться. Привести дверь в порядок не составляло бы особого труда, не будь Слау-башня тем, чем она была: первого попавшегося плотника вызвать нельзя, необходимо заполнить заявку на проведение ремонтных работ на территории объекта, написать заявление на предоставление финансирования, согласовать и оформить допуск для утвержденного исполнителя работ; и хотя, согласно действующему циркуляру, «аутсорсинг в целях оптимизации затрат» приветствовался, средства, требуемые на процедуру верификации анкетных данных и согласования кандидатуры, сводили всю оптимизацию на нет. А когда все бланки были заполнены, их следовало направить в Риджентс-Парк, где их читали, визировали, проштамповывали и игнорировали. Поэтому каждое утро Кэтрин приходилось толкаться в дверь, одной рукой сжимая ключ, а другой придерживая зонтик, по-горбунски воздев плечо, чтобы не соскользнула сумка. И всякий раз надеясь, что удастся сохранить равновесие, когда дверь соизволит отвориться. Воришке Мартину еще повезло. На его скале посреди Атлантики не было дверей. Хотя и там было дождливо.

Наконец дверь поддалась, исторгнув обычное свое стенание. Кэтрин задержалась на пороге отрясти излишек воды с зонта. Кинула взгляд на небо. По-прежнему серое, по-прежнему низкое. Тряхнув еще раз зонтом, она сунула его под мышку. В холле для них была стойка – самый верный способ распрощаться с зонтом навсегда. С площадки второго этажа, через полуприкрытую дверь Кэтрин заметила Хо, сидящего у себя за столом. Он не поднял головы, хотя она знала, что и он ее заметил. В свою очередь она сделала вид, что не заметила его, – по крайней мере, так это должно было выглядеть. Откровенно говоря, она сделала вид, что он просто предмет обстановки, – это требовало меньшего усилия.

На следующей площадке двери обоих кабинетов были закрыты, но из-под двери, за которой обычно располагались Ривер и Сид, выбивался свет. Попахивало тут гнусновато – протухшей рыбой и овощной гнилью.

У себя в кабинете, на последнем этаже, Кэтрин повесила плащ на плечики, раскрыла зонт, чтобы как следует просох, и поинтересовалась у закрытой двери кабинета Джексона Лэма, не хочет ли та чаю. Ответа не последовало. Она ополоснула чайник, налила свежей воды и поставила кипятиться. Вернувшись к себе, переобулась, а затем подвела губы и причесалась.

Кэтрин, что появлялась в зеркале пудреницы, неизменно выглядела лет на десять старше той, которую она рассчитывала увидеть. Но она сама в этом виновата, и никто другой.

Волосы у нее все еще русые, если присмотреться поближе, однако поближе никто не присматривался. Издалека же они выглядели седыми, хоть и оставались пышными и волнистыми. Глаза были такого же цвета, из-за чего создавалось впечатление, будто ее изображение плавно трансформируется из цветного в черно-белое. Движения ее были сдержанны, а манера одеваться напоминала персонажей с иллюстраций к довоенной литературе для юношества: как правило, шляпка, никаких юбок, не говоря уже о джинсах или брюках, но неизменно – платья, с кружевной оторочкой по манжетам. Когда она подносила пудреницу поближе, очевиднее становился и подкожный износ – трещинки, сквозь которые вытекла молодость. Катализатором данного процесса послужила череда осознанных добровольных неблагоразумий, которые, если смотреть на них издалека, удивительным образом представлялись не столько цепочкой, сколько последовательностью шажков – одного за другим. Через год ей будет пятьдесят. Довольно продолжительная череда шажков, одного за другим.

Чайник вскипел. Она заварила чай в чашке. Вернувшись за стол – в кабинете, который, слава богу, принадлежал ей безраздельно с тех самых пор, как по распоряжению Джексона Лэма с этажа была изгнана Кей Уайт, – она принялась за недописанную вчера рапортичку о сделках по недвижимости в Лидсе и Бредфорде за последние три года, соотнося эту информацию с данными миграционной службы за тот же период. Фамилии, фигурирующие в обеих базах, она сверяла со списком особого контроля Риджентс-Парка. Ни единой фамилии, вызывающей подозрения, до сих пор так и не обнаружилось, но она продолжала пробивать их одну за другой, сортируя результаты согласно стране происхождения носителя, первой среди которых стоял Пакистан. С одной стороны, результаты ее изысканий представляли отвлеченную корреляцию миграционных потоков и инвестиционной активности на рынке недвижимости, с другой – закономерность, тренд, истинное значение которого было доступно лишь умам, стоявшим в иерархии спецслужб рангом выше, чем Кэтрин. Месяц назад она составила подобную рапортичку на манчестерскую агломерацию. Дальше ждут Бирмингем или Ноттингем. Доклады эти будут отправлены в Риджентс-Парк, и хотелось бы надеяться, что тамошние Владычицы данных уделят им больше внимания, чем уделялось ее заявкам на проведение ремонтных работ.

Через полчаса она взяла перерыв и снова расчесала волосы.

Спустя пять минут после этого на этаж поднялся Ривер Картрайт и без стука вошел в кабинет Лэма.

Девчонка вскочила и, наскоро соорудив из газеты некое подобие совка, принялась отгонять потоки капучино от своего ноутбука, что возмутило Хобдена – в конце концов, газета, которую она сейчас превращала в кашу, принадлежала ему, – но лишь на мгновение, тем более что без тряпки так или иначе было не обойтись.

– Макс!

Хобден терпеть не мог подобных сцен. Неужели нельзя поаккуратней?

Он поднялся и направился было к прилавку, но наперерез ему с тряпкой уже спешил Макс, приберегая улыбку для рыженькой, которая тем временем продолжала орудовать малоэффективной «Гардиан».

– Пустяки, ровным счетом пустяки, – заверил ее Макс.

На самом деле, подумал Роберт Хобден, никакие это не пустяки. Весь этот переполох, лужи кофе повсюду… В то время как все, чего он хотел, – это спокойно заниматься своим утренним тралением прессы.

– Дико извиняюсь, – сказала девушка.

– Ничего страшного, – солгал он.

– Вот уже и все чисто, – доложил Макс.

– Спасибо, – сказала девушка.

– Я принесу вам новый кофе, – пообещал Макс.

– Я заплачу…

Но и это оказалось «ровным счетом пустяком». Рыженькая вернулась за свой столик, с извиняющимся видом указала на пропитанную кофе газету:

– Давайте я схожу куплю…

– Нет.

– Но я просто…

– Не надо. Это не важно.

Хобден не умел выходить из подобных ситуаций ни с элегантностью, ни с непринужденностью. Может, ему следовало поучиться у Макса, который уже снова спешил к ним со свежим кофе для обоих. Хобден буркнул спасибо. Рыженькая лучилась приветливостью, притворной конечно же. Ей, разумеется, жутко неловко, и она с радостью подхватила бы сейчас ноутбук и убралась прочь.

Он допил первый кофе, отставил чашку. Пригубил из свежей.

Погрузился в «Таймс».

– Стучали? – спросил Ривер.

Глядя на Лэма, развалившегося за письменным столом, трудно было вообразить его не то что за работой, а просто даже встающим или, например, открывающим окно.

– Перчаточки – загляденье, – ответил Лэм.

Потолок здесь был скошенный, параллельно скату крыши, с врезанным мансардным окном за неизменно опущенной шторкой. Лэм также не любил и верхнего освещения, поэтому в комнате стоял полумрак; лампа, пристроенная поверх стопки телефонных справочников, являлась основным источником света. Помещение напоминало не столько рабочий кабинет, сколько берлогу. На углу письменного стола самодовольно тикали увесистые часы. Пробковая доска на стене была сплошь зашпилена бумажками, похожими на купоны для получения скидок, такими пожелтевшими и с загибающимися краями, что срок их действия наверняка давно истек.

Ривер хотел было стянуть резиновые перчатки, но для этого пришлось бы порядком повозиться, высвобождая каждый палец по отдельности, и он передумал. Вместо этого он ответил: