– Что именно мы ищем? – спросил Ривер.

Но Лэм уже вышел из комнаты; продолжал он подъем шумно – каждый скрип и покряхтывание отзывались эхом на лестнице, – в то время как Ривер остался один, по-прежнему стоя на Сидовой половине кабинета, посреди неблагоуханной кучи отбросов, и по-прежнему терзаясь подспудным, но неистребимым чувством, что для Джексона Лэма он – козел отпущения.

Столики в кафе «У Макса» всегда стояли чуть ли не впритык в оптимистичном ожидании наплыва посетителей, которому никогда не было суждено осуществиться. Непопулярность заведения объяснялась просто: это было плохое заведение. Молотый кофе тут заряжали в машину по второму разу и зачастую торговали позавчерашней выпечкой. Регулярные посетители были исключением, нежели правилом. Но один утренний завсегдатай все-таки был, и стоило ему появиться на пороге, с пачкой газет под мышкой, как кто бы ни стоял за прилавком, начинал наливать его чашку. Текучка персонала не являлась помехой: приметы постоянного клиента передавались новым работникам наряду с инструкциями по эксплуатации кофейного агрегата. «Бежевый плащ. Лысеющий шатен. Вечно не в духе». И разумеется, эти самые газеты.

Тем утром витрина кафе потела изнутри и мокла снаружи. С плаща капало на шахматный линолеум. Если бы не целлофановый пакет, то газеты давно бы уже превратились в отличный материал для поделок из папье-маше.

– Доброе утро.

– Скорее, паршивое.

– Вас, сэр, мы рады видеть в любую погоду.

Его приветствовал сегодняшний Макс. Для Роберта Хобдена все они были Максами. Тем, кто хотел, чтобы их различали, не следовало работать за одним и тем же прилавком.

Хобден устроился в своем обычном углу. Кроме него, в заведении было всего трое посетителей. За соседним столиком, лицом к окну, сидела рыженькая; со спинки ее стула свешивался черный плащ. На рыженькой была белая блузка без ворота и черные лосины по щиколотку. Он это заметил потому, что она сидела, заведя стопы за ножки стула, как делают дети. Перед ней лежал маленький ноутбук. Она не сводила взгляда с экрана.

Макс принес его латте. Буркнув что-то вроде «спасибо», Роберт Хобден, как обычно, выложил на стол ключи, мобильный и бумажник. Он терпеть не мог сидеть, если в карманах топырилось. За ними последовали ручка и записная книжка. Ручка была фломастером с тонким черным наконечником, брелок на ключах – флешкой. А газеты – все солидные ежедневные издания плюс «Дейли мейл». Сложенные в стопку, они возвышались на четыре дюйма, из которых он прочитает около полутора; значительно меньше по понедельникам, когда количество спортивных полос увеличивается. Сегодня был вторник, начало восьмого. Снова шел дождь. Как и минувшей ночью.

«Телеграф», «Таймс», «Дейли мейл», «Индепендент», «Гардиан»…

А ведь в свое время он успел поработать в каждой из них. Эта мысль была не то чтобы озарением, а скорее привычным ощущением, червячком, который просыпался каждое утро примерно в это время: репортер-юниор (дурацкое название!) в Питерборо, затем неизбежный переезд в Лондон, лихорадочный ритм работы в ведущих отделах – политика, преступность; пока наконец к сорока восьми годам он не добился желаемого: личной еженедельной колонки. Даже двух – по средам и воскресеньям. Регулярные приглашения на «Время вопросов». В его случае путь от бузотера-провокатора до респектабельного нонконформиста был, признаться, довольно долгим, однако это лишь сделало прибытие к месту назначения еще приятнее. Если бы на том этапе своей биографии он сумел нажать «стоп-кадр», то никаких проблем бы не было.

Теперь он больше не сотрудничал с газетами. И если таксисты и узнавали его в лицо, то благодаря совсем иной известности.

Бежевый плащ на время скинут, редеющие темно-русые волосы – несъемный атрибут, как и раздраженное выражение лица. Роберт Хобден снял колпачок с ручки, отпил кофе и приготовился работать.

В окнах горел свет. Еще не открыв дверь, Хо уже знал, что в Слау-башне кто-то есть. Но это и так стало бы очевидным: мокрые следы на лестнице, привкус дождя в воздухе. Раз в кои-то веки Джексон Лэм нет-нет да и приходил раньше Хо; эти беспричинные предрассветные появления на службе были не чем иным, как простой меткой территории. «Можешь слоняться здесь сколько душе угодно, – говорил ему этим Лэм, – но когда дом снесут и пересчитают наши косточки, мои окажутся сверху». Из всего множества безупречных мотивов для неприязни к Джексону Лэму этот был у Хо одним из любимых.

Но на сей раз это был не Лэм, или – не только Лэм. В здании был кто-то еще.

Может, Моди? Нет, такого даже во сне не увидишь. Моди редко появлялся раньше половины десятого и, как правило, вплоть до одиннадцати не был способен ни на что мудренее потребления горячих напитков. Родерик Хо не любил Джеда Моди, но это не составляло проблему – Моди не претендовал на расположение к себе окружающих. Даже до перевода в Слау-башню у него, скорее всего, друзей было значительно меньше, чем кулаков. Таким образом, Хо и Моди неплохо уживались в кабинете на двоих: оба не нравились друг другу, обоим было все равно, что другому об этом известно. Однако Моди ни за что не пришел бы на работу раньше его. На часах не было и восьми.

Скорее всего, это Кэтрин Стэндиш. На его памяти Кэтрин Стэндиш ни разу не приходила первой (а значит, этого ни разу и не было), но обычно приходила второй. Сначала слышался страдальческий звук открываемой двери, потом легкое поскрипывание на лестнице, а потом – ничего. Она располагалась двумя этажами выше, в комнатушке по соседству с кабинетом Лэма, и, не видя ее дни напролет, о ней легко было забыть. По правде говоря, о ней легко было забыть, даже если она стояла прямо перед тобой. Ощутить ее присутствие было маловероятным. Значит, это была не она.

Это Хо устраивало. Хо не любил Кэтрин Стэндиш.

Он поднялся в свой кабинет на втором этаже. В кабинете он повесил плащ на крючок, включил компьютер, а затем пошел на кухню. С лестницы донесся своеобразный душок. Привкус дождя сменился какой-то гнилью.

В числе подозреваемых, таким образом, оставались следующие: Мин Харпер, нервный придурок, беспрестанно охлопывающий карманы, проверяя, не потерял ли чего; Луиза Гай, при каждом взгляде на которую Хо представлял себе скороварку – пар из ушей; Струан Лой, офисный клоун (Хо питал неприязнь ко всем перечисленным, но к Лою – особенную: офисные шутники – преступники за работой), и Кей Уайт, которая раньше сидела на последнем этаже, в одном кабинете с Кэтрин, но была сослана вниз за то, что «от нее чертовски много шума». Мерси за этот подарок, Лэм. За то, что теперь она достает нас всех. Если ее болтовня так невыносима, то почему бы тебе было не турнуть ее обратно в Риджентс-Парк? Однако никому из них обратной дороги в Риджентс-Парк не было, потому что каждый из них оставил там след – неприглядное пятно в анналах Конторы.

Хо были известны очертания и цвета каждого из этих пятен, всех до одного: наркотики, пьянство, распутство, интриги и предательство; Слау-башня была битком набита секретами, и Хо досконально знал подноготную каждого из ее обитателей, за исключением двух.

Сид, подумал он. Возможно, это Сид там, наверху.

Необычность сотрудника по имени Сид Бейкер состояла в том, что Хо понятия не имел, за какое прегрешение данного сотрудника наказали. Это был один из тех двух секретов, которые Хо не мог разгадать.

Видимо, поэтому он и не любил сотрудника по имени Сид Бейкер.

Пока чайник закипал, Хо перебирал в уме секреты обитателей Слау-башни; он вспомнил о нервном придурке Мине Харпере, забывшем диск с секретной информацией в вагоне метро. Может, все и обошлось бы, не будь диск упакован в ярко-красный конвертик со штампом «Совершенно секретно». И если бы дама, диск подобравшая, не отнесла находку в Би-би-си. Иную удачу сложно вообразить, если только она случилась не с тобой; Мину Харперу было сложно вообразить случившуюся с ним катастрофу, и тем не менее она случилась. Именно поэтому последние два года своей некогда многообещающей карьеры Мин отвечал за шредер на третьем этаже.