Вы всерьез полагаете, будто идти своей дорогой означает сметать на своем пути чужие тропки. Особенно, если они пересекаются с вашей. Но кто дал вам такое право? Кто позволил вам полагать, будто вы – именно те, чья жизнь в этом мире весит больше, чем все остальные? Кто? Кто, черт возьми, внушил вам эту разрушительную веру в собственную исключительность?

Как вы можете спокойно жить, осознавая тот факт, что вы несете с собой исключительно разрушения, боль и разочарование? Почему вас до сих пор не тошнит от самих себя?

Неужели вы всерьез верите в то, что, игнорируя чужую боль, вы сумеете избавить себя от собственной?

Вы, взрослые люди. Но еще более наивные, чем пустоголовые сопливые младенцы.

– Софи, пожалуйста, выпей таблетку. У тебя начался бред.

– Ты! – я с трудом сфокусировалась на худом мужском лице, маячившем прямо надо мной. – Кто дал тебе право унижать меня? Кто позволил тебе смеяться надо мной?

– Я никогда не смеялся над тобой, Софи, – терпеливо возразил низкий голос. – Возьми таблетку, у тебя сильный жар…

– Отвали от меня, – я наобум взмахнула руками, пытаясь вышибить из пальцев мистера Чистюли протянутый стакан с водой. – Даже хищники не играют со своей жертвой перед тем, как сожрать ее. Это низко, это подло!

Я сипло закашлялась, а затем в очередной раз разрыдалась.

В голове все гудело. Перед глазами расплывались большие разноцветные пятна. Дышать становилось все труднее, и чтобы сделать очередной вдох, мне приходилось сгибаться чуть ли не пополам.

Тонкое одеяло, прикасаясь к моей коже, обжигало хуже, чем раскаленная поверхность утюга. Казалось, что оно соткано из миллиарда измельченных иголок.

– Где мой плеер? – прохрипела я, даваясь очередной порцией сухого кашля. – Дай мне мой плеер!

– Зачем он тебе?

Я знала, что он сидит рядом со мной, пристально разглядывая мое раскрасневшееся лицо. Хотя я уже не могла его видеть – все вокруг меня кружилось и вертелось, будто на каком-то уродском аттракционе. Зато я могла его чувствовать.

– Я хочу послушать одну песню.

– Какую?

– Не твое дело, Чистюля, – я в исступлении задрыгала ногами. – Немедленно дай мне мой плеер!

Наступила минута тишины. Ну, или час. Не знаю – меня то и дело вырубало, и сознание радостно отключалось, погружая мой мозг в подобие непроницаемой комы.

– Я отдам твой плеер, если ты выпьешь таблетку.

– Что за таблетка? – я попыталась приподняться на локтях, и тут же ощутила, как внутри моего черепа взорвалась огненная граната. – Если это аспирин, то тогда пей его сам.

– Почему?

– Потому что у меня аллергия на аспирин!

Я услышала, как он тяжело вздохнул. А потом где-то рядом с моим ухом с громким стуком опустился на твердую поверхность стеклянный стакан.

– Нужно было сразу высадить тебя из машины, – в его интонации проскользнуло холодное раздражение.

– Ну прости, что у меня с рождения острая аллергическая реакция на этот препарат, – я повернулась на бок, обхватив пульсирующую от боли голову руками. – Не все в этом мире настолько идеальны, как ты. Надеюсь, когда-нибудь ты сумеешь смириться с этим!

Гребаный красавчик. Почти уверена в том, что у него ужасный характер. Такой тяжелый, мерзкий и придирчивый. Как у одиноких стариков в доме престарелых.

– В природе существуют жаропонижающие препараты, на которые у тебя нет аллергии?

Он сделал демонстративное ударение на слове «нет» и замолчал, ожидая моего ответа.

Конечно, они существуют, чертов Чистюля! Вот только тебе об этом знать совсем необязательно.

Во-первых, чаще всего мне не нужны никакие таблетки – достаточно отлежаться в постели пару дней. В прошлый раз, когда я подхватила бронхит, гоняя мяч с черными ребятами из гетто, я просто валялась в кровати дни напролет, пила чай с лимоном из своей уродской оранжевой жирафокружки и ела принесенные мамой апельсины (и была вынуждена от скуки таращиться в экран телека, на котором безостановочно крутили какую-то жуткую любовную тягомотину на испанском языке).

А во-вторых… Во-вторых, я прекрасно знаю о том, что произойдет, как только я оклемаюсь.

Стоит градуснику в моей подмышке показать нормальные цифры, ты тут же бесследно растворишься в синей дали, и я тебя больше никогда-никогда не увижу.

Я догадываюсь, почему ты меня пожалел. Почему все же не выставил из своей машины, хотя хотел это сделать. Я тебе кого-то очень сильно напоминаю. Не важно, кого. И совсем не важно, чем именно. Если бы не это обстоятельство, сейчас я бы торчала не в твоем теплом номере, а где-нибудь на промерзлой трассе, пытаясь придумать, в какую щель мне забиться, чтобы не сдохнуть от холода.

Конечно, это очень обидно. И даже немного больно. Как будто на кончик пальца пролилась капля кипятка: вроде ничего такого уж страшного, но игнорировать эти неприятные ощущения все равно не выходит. Так и здесь. Он рядом только потому, что я на кого-то там похожа. И все.

Не потому, что я – это я. Не потому, что я ему понравилась. И даже не потому, что он втайне лелеет коварные планы по затаскиванию меня в свою койку. Просто я та, кто неведомым образом переносит его сознание в прошлое. Вот и все… Черт.

– Софи, – прозвучал ледяной голос прямо над моим ухом. – Ответь на мой вопрос.

– Я не знаю, – нагло соврала я, укутываясь в одеяло до самых бровей. – Когда я болею, таблетки мне дает мама. У меня не было необходимости расспрашивать ее о том, что именно она подсовывает мне под нос.

– Ты не знаешь о том, какие препараты тебе разрешены?

– Ты что, глухой или вроде того? Я только что тебе все объяснила!

– Хорошо.

Он поднялся с края постели, прогладил рукой смявшуюся на груди рубашку, расправил широкие манжеты и наклонился к спинке кресла, на которой был аккуратно разложен его осенний плащ.

– Куда-то собрался? – будто мельком поинтересовалась я.

– Да.

Он быстро набросил плащ на свои худые плечи, педантично застегнул все пуговицы, включая самую верхнюю, а затем повернулся в сторону кровати и смерил меня каким-то странным взглядом. Обычно так на меня смотрела мама, когда я пыталась ей соврать.

– Я скоро вернусь, – бесцветно произнес он. – Под креслом у входной двери остается мой чемодан. Он очень важен для меня, Софи. Пожалуйста, не прикасайся к нему.

– Гениально, – выдохнула я, закатив глаза. – Ты ведь понимаешь, что после этих слов я теперь все время буду думать об этом чертовом чемодане?

– Софи…

– О, да ладно, – я неопределенно взмахнула рукой, высунутой из-под одеяла. – Что там может быть такого важного? Твоя детская пеленочка с утятами? Голые фотки бывшей? Или, может быть, твой поддельный паспорт?

– Софи, – голос мистера Чистюли стал настолько холодным, что мне показалось, будто по моей спине поползли колючие мурашки. – Я не разрешаю тебе прикасаться к этому чемодану. Это очень простая просьба.

– Скажи, что внутри, – я не без труда оторвала горячую голову от подушки и бросила заинтересованный взгляд в сторону входной двери. – И тогда мне незачем будет к нему приближаться.

А затем мои глаза встретились с черными зрачками мистера Чистюли. И в это мгновение я четко осознала, что он не шутит со мной. И даже не думает об этом.

Его бледное лицо застыло от напряжения. Поджав бледно-розовые губы, похожие на заснеженные лепестки чайной розы, он таращился прямо на меня. И в этом взгляде было что-то… Странное.

– Ладно-ладно, – я откинулась обратно на постель и прикрыла веки. – Как скажешь!.. Мне просто стало интересно, что такой человек как ты может таскать в этом пыльном куске дерьма.

– Я просил тебя внимательнее следить за своим языком. Ты даже этого сделать не в состоянии.

Мне показалось, что он разочарованно вздохнул. А потом я едва не подскочила на месте от оглушительного грохота захлопнутой двери.

Чертов Чистюля чуть не сорвал ее с петель!

– Ого, – приподнявшись на локтях, я с интересом оглядела опустевшую спальню. – Как легко вывести его из себя…