Горизонт зажгла солнца полоса,

Расплескалась ночь, на траве роса.

Над восходом дня ястреб в облаках,

Вел казак коня, конь тот в яблоках

Вел казак коня, друга своего,

Тот не раз в бою выручал его.

Грудь казацкая в четырех крестах

Дружба братская в тысяче верстах

Устроившись удобней на охапке соломы, Благородов кивнул леснику и сделал отмашку рукой. Я встряхнул вожжами, и телега, оставив кордон, покатила по лесной дороге. Благородов раскурил трубку, стал что-то записывать в тетрадь. Самохвалов то балагурил, то напевал казачьи песни, то курил свои самокрутки.

Вскоре мы оказались в открытой степи, перемежавшейся березовыми и тополевыми рощицами.

По дороге к селу, где обретался штаб корпуса, нам встретилось несколько казачьих разъездов. По обочинам лежали трупы красноармейцев, по-видимому, из разведбатальона. До них никому не было никакого дела.

– Убирать их, похоже, никто не собирается, – заметил я.

– Пусть лежат, – отозвался Благородов, выпустив клуб дыма. – В назидание всем, кто сочувствует большевичкам!

Мы подъехали к нескончаемо длинной цепи обоза, состоявшего из возов, наполненных рулонами материи, бакалеей, церковным золотом и серебром. Стоял неумолчный гвалт: быки мычали, подводчики окорачивали их кнутами, шумели беженцы, кричали маленькие дети, туда-сюда сновали охранники из пеших казаков.

Наконец вдали проступила колокольня высокой церкви. Показалось и само село, тянувшееся по левому берегу небольшой речушки.

– Подъезжай вон к тому дому. – Подъесаул указал на жилище с тесовой крышей и деревянным крыльцом, когда телега въехала на главную улицу Телелюя. – В соседнем доме с железной кровлей располагается штаб корпуса.

Не успел я остановить лошадь, как к телеге потянулись со всех сторон казаки. Двое из них, увидев раненную ногу Благородова, помогли ему выбраться из телеги.

– Вот это страшилище и вспороло ее, – ткнул он ружейным стволом голову секача с внушительными нижними клыками и мощным загривком. – Урядники Вражцев и Кукин, – обратился он к плечистым казакам, – снесите-ка к повару кабанью тушу и рябчиков!

Я повернулся на козлах, чтобы помочь урядникам, и едва не вздрогнул. Толстая тетрадь, в которую Благородов вносил записи, лежала на охапке соломы, привалившись к борту телеги! Видно, подъесаул отложил ее без внимания, а потом запамятовал сунуть в нагрудный карман. Незаметным движением ноги я прикрыл тетрадь старым мешком с каким-то тряпьем.

– Ну, и зверюга! – воскликнул один из офицеров, взирая на тушу. – Настоящий вепрь!

– Ничего не скажешь, добыча!

– А где ж задок потеряли?

– У лесника в погребе, – пробасил Самохвалов, похлопав меня по плечу. – Не поздоровилось бы нам, если б не…

В начале улицы затарахтел легковой автомобиль и, поднимая пыль, плавно подкатил к штабу. Собравшиеся вокруг телеги казаки поправили фуражки, подтянули ремни, одернули мундиры. По всему видно было, что прибыло начальство корпуса.

Высокий широкоплечий генерал, облаченный в длинную синюю шинель и брюки с широкими лампасами, спрыгнул с подножки и подошел к Благородову. У него были тонкие черты лица, брови вразлет, короткие волосы, огромные усы. Мне стало ясно, что это сам генерал Мамантов, командир 4-го кавалерийского корпуса Донской армии, возглавлявший знаменитый рейд!

– Как ваша охота, адьютант?

– Кабан ногу задел клыком, ваше превосходительство!

– Бывает, на то он и кабан. Врачу показывались?

– Как раз собираюсь.

– Скорейшего выздоровления!

Подъесаул взял из телеги сапог и захромал в сторону следующего по порядку дома, где, наверное, и остановился военный доктор. В это время к штабу приблизился небольшой отряд конных казаков с группой пленников. Они были в лохмотьях, с синяками на лицах и кровоподтеками. Их сопровождали вездесущие сельские мальчишки с бабами. Суровый чубатый подхорунжий, вооруженный шашкой и карабином, спрыгнул с лошади и лихо отдал честь генералу.

– Кто такие? – спросил тот, изгибая дугой темную бровь и подбивая кверху кулаком усища.

– У соседнего села взяли, ваше превосходительство! Члены какой-то коммуны. Извергами нас называли, а вас… хм-м… кровопийцей!

Казак, стоявший возле Самохвалова, сплюнул и процедил вполголоса:

– Коммунары, мать их ети!

Мамантов продолжал смотреть на пленных, которые не падали ему в ноги, не просили пощады. Что он в этот момент думал? Что проехал столько верст с Хопра, чтобы услышать от простых крестьян вот это?! Что и для них он старался, а они считают его кровопийцей?.. Не знаю, но в следующую секунду он решительно дернул козырек фуражки с красным околышем.

– Расстрелять!

Пленных схватили и поволокли к оврагу возле села. Бабы зашушукались, кое-кто из них пустил слезу. Мальчишки рванули с места и, обогнав приговоренных к расстрелу, наперегонки понеслись в сторону оврага.

Картина в целом навевала мрачные мысли. Я тяжело вздохнул, кивнул Самохвалову и стал разворачивать телегу, как вдруг мои глаза встретились с взглядом… Тальского. Бывший заместитель Маркина стоял прямо передо мной и, держа руку в кармане кожанки, криво ухмылялся.

– А вы знаете, казаки, кто к вам пожаловал? – громко cказал он, кивая на меня. – Шпион и соглядатай, сотрудник Петродарского Угро Данила Нечаев! Это он прострелил мне плечо…

По толпе пронесся вздох удивления, все уставились на меня. А я…Что мог сделать я?.. Увы, ничего. Потому остался сидеть на козлах, с сожалением поглядывая на торчавший из-под мешка краешек тетради.

– Подхорунжий! – загалдели казаки, глядя на Самохвалова. – Ты откуда его притащил?

– Дык, с кордона, назвался племяшом лесника.

Мамантов скользнул по моему лицу жестким взглядом.

– Обыскать!

Двое казаков стащили меня с телеги, обшарили и отрицательно качнули головами. Генерал на сей раз долго не раздумывал.

– Этого туда же, к оврагу! – прозвучал его приказ.

– Дозвольте мне кокнуть шпиона, ваше превосходительство? – изъявил желание бывший милиционер.

Но Мамантов уже шагал в сопровождении офицеров к дому, где находился штаб корпуса. Тальский сунулся было ко мне, однако дорогу ему преградил Самохвалов.

– Охолонь, приятель, – басовито заявил он. – Не мешайся, я сам с ним разберусь.

Он отогнал пегую с телегой к ближайшей изгороди, привязал вожжи к столбу, давая всем знать, что это его добыча. Взяв ружье наизготовку, скомандовал мне:

– Пошел!

Я вздохнул, посмотрел вдаль, на степную дорогу, занятую, насколько хватало глаз длиннющим обозом, и побрел мимо толпы казаков к оврагу. Самохвалов шел за мной, подталкивая стволом в спину.

– А я выхожу от делопроизводителя, смотрю, знакомая рожа! – слышался голос Тальского. – Сотрудник угрозыска! Шпионить прибыл…

– Оно и ты в милиции служил!

– Я пакости делал Советской власти, палки в колеса ей вставлял…

О чем разглагольствовал подлец дальше, я не слышал, обратив все внимание на группу коммунаров впереди. Она подошла к оврагу и выстроилась в линию перед расстрельной командой. Мальчишки гурьбой встали позади казаков, метрах в десяти от них. К ним подтянулись и бабы.

– Я мимо стрельну, Данила, – послышался за спиной бас Самохвалова. – Не допущу, чтоб человека, спасшего меня от клыков кабана, жизни лишили… Полежишь в овраге дотемна, а там в степь, и валяй куда хошь!

Я обернулся и бросил на него благодарный взгляд.

Чубатый казак, увидев, что тащат еще одного приговоренного, остановил приготовления к расстрелу. Самохвалов подвел меня к бровке оврага и поставил чуть в стороне от избитых, но не сломленных людей.

– Кто вы, друзья? – cпросил я, когда Самохвалов отошел на положенное расстояние.

– Члены таволжанской коммуны «Равенство и братство», – ответил ближний ко мне крестьянин. – В поле взяли, налетели из рощицы, черти окаянные!..