– Ты так и живешь на Северной круговой? – спросила Бриджит.

– Ага.

Она сделала паузу, явно взвешивая все в уме.

– Одно посещение, и я подброшу тебя до дома. Моя смена заканчивается через час. Договорились?

Ну, это лучше, чем морозить задницу на автобусной остановке, плюс останется 3,30 евро на пополнение заначки.

– Ну хорошо, – ответил он. – Но только без этого всякого. А то я знаю вас, медсестер.

Бриджит закатила глаза.

– Постараюсь держать себя в руках.

Он вопросительно помахал сигаретами. Она скорчила одно из своих бесконечных неодобрительных выражений, но потом кивнула, приглашая следовать за собой.

Бриджит с размаху открыла пожарную дверь, и Пол прошел мимо нее на холодный ноябрьский воздух. Было достаточно свежо, чтобы захотелось надеть пальто, оставленное в комнате для персонала, но не настолько, чтобы тащиться за ним в такую даль. Он удивился, когда она вышла следом и встала рядом с ним, обхватив себя руками и переступая с ноги на ногу.

– Твою ж мать… – вздохнула она.

– Тебе не кажется странным, что не так давно в больницах разрешалось курить?

– Ага, – вздохнула Бриджит. – Добрые старые времена, когда люди просто умирали.

Вытягивая предпоследнюю сигарету, он заметил взгляд Бриджит, задержавшийся на пачке. Тогда он протянул пачку ей.

– Здесь последняя.

– Не переживай, у меня их полно.

Формально это было правдой. Полгода назад он приобрел двадцать пять пачек по двадцать сигарет у Подрига за восемьдесят евро и приучил себя выкуривать по одной сигарете в день. Он уже подумывал бросить окончательно, но в этом случае она победит. А он пока не был к этому готов. Тем не менее три евро тридцать центов, сэкономленные на автобусе, за вычетом шестнадцати центов за одолженную сестре Конрой сигарету всё еще позволяли ему выгадать 3,14 евро на сделке.

Бриджит прикурила сигарету, обхватив ладонями его зажигалку.

– Благодарю.

Они одновременно затянулись и взглянули на свои тени, вытянувшиеся по ухоженным лужайкам хосписа под безжизненным светом люминесцентных ламп.

– Можно задать вопрос? – спросила Бриджит.

Он слегка напрягся, зная, что последует дальше.

– Ну почему люди всегда так говорят? Во-первых, ты уже спросила, а во-вторых, никто никогда не принимал «нет» в качестве ответа.

– Эй, не надо так бурно реагировать. Я просто поддерживаю разговор.

Она стряхнула пепел в водосток и еще крепче обхватила себя руками. Оба сделали по очередной затяжке, молчаливо согласившись с тем, что он повел себя как мудак.

За чугунной оградой на противоположной стороне улицы Пол заметил лису. В свете уличных фонарей она то появлялась, то исчезала на тротуаре.

Наконец он нарушил молчание:

– У меня специфическое лицо.

– Что? – не поняла Бриджит.

– Ты же это хотела спросить? Как мне удается делать то, что я делаю?

– Да, но…

– А теперь, – перебил он, – ты скажешь, что хотела спросить не только об этом.

– Ты еще и мысли читать умеешь?

Повернувшись, Пол посмотрел ей в глаза.

– Окей. Я тебя слушаю.

– Ну да, Шерлок, ты совершенно прав. Это то, что мне хотелось узнать. Но ты не можешь обладать «специфическим лицом» – оно у каждого свое. И в твоем нет ничего особенного. Без обид.

– Ты всерьез считаешь, что, сказав «без обид», ты волшебным образом делаешь свои слова безобидными?

Впрочем, она права. В его лице не только не было ничего особенного, но даже наоборот – оно было совершенно типичным. Рост около ста восьмидесяти сантиметров[2], голубые глаза, каштановые волосы. Он был абсолютно заурядным человеком – в этом все и дело. Средний во всем, с самыми распространенными чертами лица. У него не было ни единой приметы, которую можно было бы назвать «особой». Каждая черточка его физиономии являла собой непревзойденный шедевр заурядности, эстетическое воплощение незапоминающейся посредственности. Но вместе они складывались в оркестр, способный воспроизвести лицевую музыку богов.

– При этом, – продолжила она, – Маргарет думает, что ты ее внук…

– Сын, – поправил Пол.

– Точно. Старый Донал, лежащий дальше по коридору, считает тебя молодым парнем его соседки. А миссис Джеймсон решила, что ты…

– Я не уверен, – перебил Пол, – но мне показалось, что она принимает меня за дворецкого.

– Честно говоря, она со всеми обращается как с прислугой. На прошлой неделе допытывалась у меня, хранится ли ее судно отдельно от остальных. Эта женщина всерьез считает, что ее дерьмо не воняет.

Пол улыбнулся. Миссис Джеймсон в самом деле проявляла великосветские замашки.

– Я хотела спросить, – сказала Бриджит, – зачем ты притворяешься тем, кем на самом деле не являешься?

Пол пожал плечами.

– Наверное, так проще, – он нисколько не лукавил: пусть это и не вся правда, но он ответил честно. – Пациенты, к которым приглашает меня больница, уже старые, с мерцающим сознанием. Ты видела, на что это похоже, когда люди навещают родственников, страдающих деменцией или чем-то таким?

– Это нелегко, – кивнула Бриджит. – Им приходится беседовать с родным человеком, который их не узнает. Душераздирающее зрелище. Со временем визиты к таким пациентам становятся все реже, поскольку от них одно расстройство.

– Именно. Старики помнят достаточно, чтобы заключить, кто перед ними. Поэтому, когда я вхожу и говорю «привет»…

– Ты просто притворяешься кем угодно?

– Нет. Я просто соглашаюсь с тем, что они решают для себя сами.

– Но ты же другой человек.

– Знаю, но это не так уж сложно. Как поживает тот-то и тот-то? Неплохо. А эта – как-ее-там-с-радикулитом – еще жива? Вполне. Большую часть времени они с удовольствием говорят о своем, просто радуясь самой возможности поболтать. Если хочешь знать святую правду, у большинства людей всегда есть что сказать, но не так много того, что им хочется услышать.

Конечно, официально администрация больницы не одобряла такую деятельность, но вынужденно закрывала на нее глаза. Это, конечно, печально, но ощущение того, что одной ногой они еще стоят в прошлой жизни, делало пациентов счастливее, а значит (как иногда цинично думал Пол), и более управляемыми. К тому же для больницы его услуги ничего не стоили, а значит, были несопоставимо дешевле наркотиков.

Пол снова затянулся сигаретой, наслаждаясь ее контрафактным вкусом. Выдохнув и посмотрев через лужайку, он увидел, как лиса внимательно наблюдает за ним, вытягивая недоеденный сэндвич из урны возле газетных киосков. Лиса не походила на запуганное животное, готовое в любой момент дать стрекача. Это была дублинская лиса, чей взгляд как бы говорил: «Еда теперь моя. Попробуй ее отнять».

– Итак, – сказала Бриджит, – как ты докатился до того, что стал бабушкиным шептуном?

В последнее время его часто обзывали обидными прозвищами за его занятие. Но это, без сомнения, было самым милым.

– Несколько лет назад одна женщина… которая обо мне заботилась… – Полу не хотелось вдаваться в подробности, – …серьезно заболела и попала в больницу Святой Екатерины. Она оказалась в одной из тех палат, ну… из которых есть лишь один выход.

Бриджит кивнула.

– Я довольно часто навещал ее, и однажды одна из соседок по палате – женщина в поздней стадии Альцгеймера – приняла меня за своего брата, уехавшего в Америку. Было понятно, что он уже никогда не вернется, но она хотела ему что-то рассказать. И тогда я…

– Проделал свой трюк, – перебила Бриджит.

– Это не трюк!

Вздрогнув от внезапного гнева Пола, Бриджит умиротворяюще подняла руки.

– Извини.

– Меня попросили помочь, и я помог.

– А потом твоя слава распространилась по всей стране и…

– Типа того.

На самом деле ничего подобного, но ему не хотелось сейчас об этом говорить. На нем лежало обязательство шесть часов в неделю заниматься благотворительностью, поэтому дежурная медсестра по его просьбе сделала несколько нужных звонков. В конце концов, посещение пациентов – это работа в помещении и без подъема тяжестей.