Ну, еще можно было предположить, что они вместе, так сказать, для храбрости, пошли писать… Таких вариантов можно насочинять массу.
– Уже все, закончили. – уверенный и спокойный голос Максима отвлек меня от размышлений.– Как, думаешь, может костер развести? Или перенести Любу на поляну, там, по-моему, уже горят несколько костров. Оставлять тут ее нельзя, насекомых кучааа, фу, мерзость....– проговорил парень, прицельным ударом ладони, лишая жизни кого-то.
Его слова вернули меня к насущным проблемам:
– Макс, иди на поляну, спроси там у старших, куда сдавать еду и питье. Они там решили между собой, что все национализируется и будет выдаваться в виде пайков, каждому по равной доле.
– Приехали, – на лице Максима, впервые промелькнул намек на улыбку. – Вот так, и строился социализм, да же?
– Ага, наверное. Не знаю, я не такая древняя, как сейчас выгляжу. Там двое главных. Мужчина с волосами до плеч и кр-у-упная женщина в зеленой блузке и темной юбке.
– Какая ты политкорректна, – протянул он, поднимаясь с колен.
– Всегда. И попроси, чтобы сюда кто-нибудь пришел и помог перенести Любу.
– Угу.
Отряхнувшись, Максим пошел на поляну.
Он вернется скоро, а уже после того, как я передам с рук на руки Любу, схожу по этой темной дорожке, образованной колесами автобуса, узнаю, куда она ведет. И еще одна зарубка на память – поспрашивать про водителя. Он сюда завез, пускай и вывозит или хоть объяснит, что произошло.
И пяти минут не прошло, как пришли трое молодцев и отнесли Любу на поляну к костру, я только надеялась, что они сообразят положить ее на какую-нибудь подстилку и поближе к теплу.
Прежде чем отправиться по дорожке (больно она темная и страшная), я обошла автобус, ожидая, что осмотр даст какие-то новые факты. Свернув к левому боку машины, я стала освещать его поверхность светом от дисплея мобильника.
Краска с автобуса была нещадно содрана. На желтом остались коричневые и зеленоватые полосы. То здесь, то там проступал металл. Лес не очень-то хотел нас пропускать. Там, где удалось нам проехать либо передвигаются только пешеходы, либо какой-то легковой транспорт. А, возможно, дороги и вовсе не было. Мог ли автобус протаранил чащу? Воооопрос.
Вот, что привлекло мое внимание – открытая водительская дверь. Казалось, водитель скрылся по-тихому, сразу после остановки. Хотя почему скрылся? А может он уже там на поляне? И не скрывается и все уже все знают, пока я тут торчу.
А может он скрывается, пытаясь затесаться среди пассажиров? И не отличить его от других незнакомых лиц. Ни тебе фото, в рамочке с надписью "Ваш водитель", ни фирменной одежды. А может он выпал где-нибудь по дороге? Нет? А чем не версия? Да, не это важно. Прямо завтра сутра и стоит приступить к его поиску. Утро вечера, как говорится…
Я потянула водительскую дверь на себя. Опрос опросом, а заглянуть и поискать какие-нибудь приметы и вещи водителя – не лишнее.
Высоко, конечно, лезть в кабину. Под педалями и на коврике кроме грязи ничего не оказалась. Приборная доска и руль, тоже ничего для истории не сохранили. Пришлось подняться на ступеньку и осмотреть сиденье. И здесь – пусто. Зато над спинкой водительского места был прикреплен кармашек. Пошуровав там рукой, я нашла плотное портмоне, связку ключей и носовой платок, мужской, размером с небольшую простыню, и очень надеялась, что чистый.
Портмоне – это ведь личная вещь человека, там деньги могут быть, карточки, фото! Рыться там противозаконно и бессовестно.
Я еще минуту помяла приятную на ощупь кожу в руках и, забыв о приличиях и совести, открыла его. Совесть вообще странная вещь. Вот когда я в первом классе подняла красивую ручку из-под своей парты и спрятала ее в свой пенал, она меня просто замучила. Пришлось выяснить, чья ручка и вернуть. А вот когда, там же в начальных классах, я подножку мальчику поставила, и он протаранил лицом дверь класса, разбив нос в кровь – не мучила. О чем это говорит? Что совесть дама непостоянная, может прийти и мучить из-за пустяка, а может и лежать вверх пузом.
– Кх-кх, – тихо, но с восклицательными нотками в голосе прокашлял кто-то за моей спиной и моя душа чуть не рассталась с телом. На пару секунд, я застыла, прижав к груди портмоне, и крепко схватившись за сиденье.
– Не собираешься от туда спускаться? Если нет, то можешь не рассчитывать на ужин.
Незаметно сглотнув страх, я спрыгнула на землю.
– Александр, на фига так пугать? – вызверилась я на него.
– Никакого умысла. Честное слово – я думаю, будь у меня зрение по лучше, я смогла бы рассмотреть все оттенки эмоции Александра. А так – только полуулыбку.
– Уж, я бы тебе сказала. – Я засунула портмоне в карман джинс, не обращая внимания на Алекса, – но не стану.
Ночь, наконец, решила заявить свои права. Пока я копалась в вещах водителя, небо приобрело насыщенный темно синий оттенок. Белые ночи. Куда уж тут денешься. Зато Александр мог не рассмотреть моих манипуляций с портмоне…
Мы обошли автобус впереди и направились к костру.
– Александр, ты случаем не знаешь, как зовут распорядителя банкета?
– Николай Петрович. Вот он у горы с едой. Если не ошибаюсь, женщинам полагается пара глотков питьевого йогурта и несколько долек шоколада, – как мне показалось еле сдерживая смех, ответил мужчина. – Наше место, вон там.
Александр указал на ближний к костру край ствола старого крупного дерева, на котором уже сидел Степан.
Выпив причитающуюся норму йогурта и взяв шоколад с собой, я направилась к Степе и Александру.
Возле костра сложно было разместиться всем. Кое-где, как и у нашего, лежали бревна, но многим пришлось усесться на земле. Наверное, хорошо, что я не застала сцену дележа мест. Ничего приятного, надо полагать.
Возле одного костра я заметила Максима, склонившегося над Любой. Она так и не пришла в себя. То ли чувство вины, то ли симпатия, а может и родственные узы держали парня около ее импровизированного ложа. Очень ответственный совестливый молодой человек. Я свернула к нему.
– Максим, ты ужинал?
Я села около него, стараясь немного отстраниться от жаркого пламени
– А? – Максим был сейчас явно не здесь. Он растерянно улыбнулся и, наконец, обратил на меня внимание.
– Я спрашиваю, ты ел?
– Ну, я не хочу.
– Когда захочешь, ничего уже не останется, а ты единственный сведущий в медицине здесь человек. Тебе силы нужно не только для себя, а для Любы и других, – я старалась не напирать, говорить спокойно и ласково, как с капризным маленьким ребенком, но терпения начало меня подводить и раздражение уже сквозило в голосе. А кто сказал, что я спокойный, уравновешенный человек? И вообще, раздражение – закономерный итог тяжелого дня. Но Максим-то не причем во всей этой истории. Я предприняла еще одну попытку.
– Давай я тебе принесу еду?
– Не надо, Лен. Спасибо. Я сам о себе способен позаботиться, – последнюю фразу Максим особенно выделил.
Видимо, мне следовало, понять его ответ так, что "я не ребенок, отвали".
– А поесть все же нужно. Я ведь не шутила, что еды тебе может не хватить. Ты посмотри, – я указала Максиму на стремительно уменьшающуюся горку еды, под натиском пассажиров. – Неизвестно еще что принесет нам завтрашний день, а эта еда закончится уже сегодня и, возможно, твою долю отдадут кому-нибудь другому.
– Ладно, – вздохнул Максим, и бросил очередную веточку в костер. – Я подожду здесь.
– Хорошо, очень хорошо.
Я побежала к Николаю Петровичу. Для Макса удалось выбить два печенья, и пол стакана воды и, ввиду, особой ценности Макса, Н. П. даже не упирался и выдал все без пререканий.
На обратном пути мне казалось, хоть может то и воображение, что меня провожают голодными взглядами пассажиры. Однако еду удалось донести в целости и сохранности люди были может и злы на свою судьбу, но, слава Богу, не агрессивны. Уже не агрессивны.
Ел Максим быстро и без аппетита. Через минуту, мы уже общались. Он рассказал, что в течение сегодняшнего вечера к нему обратились 10 человек. В основном порезы, ушибы, вывихи. Скупая статистика. Остальные предпочитали обходиться без помощи, хоть было видно, что как минимум половине пассажиров требовались перевязки и обеззараживание ранок. С другой стороны, те медикаменты, которые удалось собрать и те, что были изъяты из аптечки водителя, почти закончились. Особый спрос был на зеленку и перекись водорода, как и следовало ожидать.
