А сейчас я встречаю ее в компании с совсем молоденьким, худеньким, про таких говорят «в чем душа держится», парнем. Контраст разителен, из общего— лишь полоски желтого благородного металла на безымянных пальцах. И, смею с высокой долей вероятностью предположить, содержимое коляски, которую катит юноша. А ведь парень, пожалуй, даже младше Нади.
Она, похоже, обрадована встрече. Во всяком случае, охотно делится новостью о замужестве. Естественно, никто из нас не упоминает о прежнем. Во всяком случае, до тех пор, пока Антон не отходит в сторону с коляской, начиная укачивать захныкавшего младенца. Но еще до того, пока стоим втроем, на улице, разграфленной в черное, серое и золотое, я ловлю ее взгляд… И узнаю его безошибочно. Вот не смотрят так на дальних, с которыми годами не видятся вообще… родственников. Это взгляд женщины на мужчину. Взгляд, в котором явный призыв. Вожделение. Жажда… или… голод. Затаившийся под тонким-тонким пеплом жар… Его выдает марево дрожащего воздуха над серым пушистым слоем, скрывающим жар тела… Покрывалом, только и ждущим, чтобы его откинули прочь…
За беседой об общих знакомых я провожаю их до частного дома, что они сняли совсем недавно. Примечая по пути, эти повторяющиеся, вопрошающие, долгие заинтересованные взгляды. Мне начинает казаться, что на кончике каждого из них крохотный острый крючочек… Неразличимый, почти невидимый… Но оттого не менее крепко цепляющий за живое.
Приглашение в гости, почти формальное. Если бы не он. Взгляд рыбака, профессионально забрасывающего удочки на самую середину реки.
И я соглашаюсь, надеясь на… А на что , собственно? Нет ответа. Надеюсь… на Надежду.
Да и что может последовать за приглашением на чай?
Торт покупаю по дороге. Подумав, беру бутылку вина. Тщательнее подумав, добавляю еще одну. Вернувшись от кассы, совсем не думая, разживаюсь третьей.
Так что, устроившись на кухне, начинаем не с чая. К вину находится салат. Свежий бородинский хлеб с тмином соперничает в аромате с порывами ветра из форточки, пропитанного дымом теплянок и кострищ. Соседи жгут ботву и мусор…
Антон цедит вино, дегустируя, понемногу…
И я… понемногу.
Надежда, то появляется, то исчезает, отлучаясь к ребенку…
Кухня крохотная, тесно… Она задевает меня, то бедром, то, чуточку, мягкой плотью груди…
Случайно вроде… Или нет? Независимо от ее намерений, напряжение в паху дает о себе знать, выступая все отчетливей и отчетливей, как изображение под действием проявителя на старой фотопленке.
Я наклоняюсь вперед, ненадолго опираясь на ее колено под столом. Колено, прикрытое теплой полой домашнего халата.
Она ничем не выдала отношения к моей вольности, как ни в чем не бывало продолжая разговор с мужем о ближайших перспективах домоводства. Словно и не заметила…
Я оставляю руку там…
Через минуту начинаю поглаживать. Вдоль… Почти незаметно
Осторожно… не привлекая излишнего внимания, продвигаясь выше.
Ум и тело реагируют на ситуацию…
Неоднозначную. Распутную. Кровь разгоняется по артериям, вторая бутылка пустеет, Антона заметно повело.
Надюша отходит к малышу… Наверное, чтобы покормить. Возвращается через несколько минут, неподражаемым женским движением поправляя отворот халата. Странно, что Антон на замечает, как груди его жены, так и распирают ткань.
На столе появляется графин с водкой
Муж, как то рассеянно уже, смотрит… вроде хочет что-то сказать…
Но только стопку опрокидывает, занюхав головкой лука…
А жена усаживается ровно на тоже место.
И моя рука тоже… возвращается… на тоже место.
На поле халата мягко, я немного смелее, растираю, когда полы расходятся в стороны… Пальцы касаются… голой кожи… на ляжке.
Она чуть заметно вздрагивает, но больше никак не показывает, что ее каким-то образом беспокоит моя ладонь
Продолжается разговор, довольно оживленный. Муж… иногда тоже… вставляет фразу или две…
А я продолжаю…
Поглаживать ее там…
Стремясь постепенно ....
Подобраться… к границам его супружеской… собственности.
Ее ноги не разведены. Но и не сомкнуты.
Мне уже хочется убедиться, есть ли на ней белье снизу.
Потому что от лифчика она точно избавилась.
Тянуться под столом… все же неудобно… я тупо не достаю… до ТУДА.
Ребенок плачет, и она уходит, так и не позволив решить загадку.
Мы с Антоном остаемся одни…
И, хотя и пьяненький изрядно, парень ставит чайник на плиту.
Минут через пять иду в туалет, в доме вода и канализация, все цивилизованно…
Стиралка, корзинка с бельем, куда бросают загрязнившееся.
Меня неожиданно пробивает мысль…
Из-под крышки, будто специально, торчит клочок белой ткани.
Открываю пластик крышки корзины.
Поверх лежат белые женские трусы, с большим влажным пятном.
Задумчиво веду пальцем… Смазки много… Потекла, как сучка…
Хер встает снова, в полную силу, и приходится ждать, чтобы успокоиться, пописать и вернуться на кухню.
Теперь, когда она входит, я знаю, что под халатом она совсем голая…
И снова… твердею…
Стараясь… не смотреть на бедра. И на раскол грудей, покачивающихся под тканью…
Как же хочется…
Без стеснения, пока она стоит рядом… залезть рукой под подол…
Охватывая и сминая… ее голую попу!
Она перехватывает мой взгляд.
И… кажется… уголки ее губ … трогает победная улыбка.
Вечер заканчивается, переходя в ночь.
И … больше она не садится рядом!
Зато заботливо уговаривает родственника (меня то есть) заночевать…
Уже под невнятное мычанье мужа, то ли одобряющего, то ли протестующего…
Но скорее, он на своей волне.
Укладываюсь… Двери, по случаю духоты приоткрыты. Напротив маленькая комнатка ребенка с детской кроваткой…
Там успокаивающе горит матовый желтый свет.
Из спальни молодых доносится краткий шум… возня…
Мне крайне любопытно…
Хочется прокрасться и заглянуть.
В какой позе… Надя отдает супружеский долг.
Член вновь, который уж раз за день, напрягается.
Но возня почти сразу стихает.
Слышится мужское похрапывание
И… минутой позже… детское легкое хныканье…
Мама малыша появляется из мглы, почти не скрипнув ни койкой, ни половицами.
Босая… с распущенными волосами… В коротюсенькой прозрачной ночнушке…
Расхристанная…
В свете ночника просвечивают ее тяжелые груди.
Бедра покачиваются… широкие.
И, когда она склоняется над кроваткой…
Я, наплевав на все условности, родственные, генетические, моральные, уже позади…
Ее губы касаются лба малыша…
А мой малыш… уже касается непрошено и неотвратимо… ее нижних губ.
Она даже не прерывает едва слышную колыбельную.
Когда я овладеваю… чужой женой
Член погружается, словно в дьявольскую купель…
Жаркую и гостеприимно чавкающую.
Какое-то время силы воли хватает, чтобы раскачиваться почти в такт песенке.
Толчками через бедра матери, раскачиваю кроватку, убаюкивая малыша.
Но… недолго…
Я разряжаюсь, сдерживая стон…
Уже через минуту мы в комнате напротив. Надины крупные выразительные глаза снизу… Ее припухшие чувственные губы шепчут: «Это первое, чему я научилась…». И смыкаются на поникшем стебле. Видимо, у Наденьки были хорошие учителя… Ее усилия дают превосходный результат… Она увлекает меня за собой… на себя… Сильные ноги обвивают мои, фиксируя в захвате, не уступающим в профессионализме борцовскому… Стрела обречена попасть в яблочко. И попадает… внедряясь… глубже и глубже. Удовлетворенный вздох раздается снизу, когда колодец заполняется полностью.
–-Дядя Сережа… я была… плохой девочкой… дядя Сережа,– ее глаза искрятся похотливым безумием уже после первых толчков.
Я зажимаю ее соски, они словно из губчатой резины.
–-Плохих девочек… наказывают!
–-Да! Накажи меня, дядя Сережа! Накажи всеми способами, что знаешь!
К утру мне удается выполнить большую часть ее пожелания. Забыться недолгим сном удается только перед самым рассветом. Ухожу еще до завтрака, благодарно принимая влажную прохладу осеннего утра. Солнце уверенно взбирается на небосвод, и я невольно подмигиваю всемогущему светилу. Оно благосклонно лучится в ответ, рассекая редкие грозовые облака. Бабье лето обещает быть жарким.
