– Я ведь не знаю их! – неожиданно спохватилось больное сознание.

– Не нужно переживать, – заверил врач, – могу с уверенностью заявить, они на протяжении долгих двенадцати месяцев неустанно следили за вашим прогрессом. Более чем уверен, они и сами ждут не дождутся этой встречи.

– А что произошло со мной?

Этот вопрос волновал меня с тех пор, как я пришла в сознание. В страхе перед истиной я боялась задать его даже самой себе, но сейчас в порыве чувств разум готовился принять любую правду, он просто жаждал узнать тайны, скрывающиеся внутри подсознания. Вдруг резкая боль пронзила виски, появилась отдышка, взмокла спина. Я, стараясь сопротивляться накатывающей слабости, напряглась. Не заметив перемен в моём состоянии, доктор, развернувшись боком к окну, в задумчивости пояснил:

– Вас нашла собака. В полыхающем здании. С разбитой головой и вскрытыми венами. Вы лежали в коридоре старого заброшенного госпиталя. Изначально никто из врачей, и я в том числе, даже не надеялись, что вы придёте в сознание, уж слишком сильный урон был нанесён здоровью. Мозг буквально по кусочкам собирали лучшие хирурги больницы.

– Но на теле ни единого шрама.

– Порой технологии способны достать человека даже с того света, – философски отозвался врач, – и вернуть ему безупречный вид, в отдельных случаях гораздо лучше прежнего.

– Мой облик был настолько уродлив? – только и смогла спросить я, пребывая в недоумении от услышанного.

Доктор Нил усмехнулся.

– Это всё, что вас волнует?

– Ну конечно, нет! Просто мне показалось, это единственное, на что вы можете дать точный ответ.

Потерев острый подбородок длинными пальцами, он забросил ногу на ногу и, сильно ссутулившись, сморщил высокий лоб.

– В какой-то степени вы правы, – заметил доктор, – однако могу заверить, красивы вы были и раньше, – он осёкся, – то есть всё было в порядке с вашей внешностью.

Опустив глаза, врач засмущался. Мне польстило его необдуманное заявление.

– Ну а когда вернётся память? – спохватилась наконец я, сосредоточившись на главном в данный момент.

– Скажу честно, никакой надежды на восстановление функций изувеченного мозга специалисты не питали, однако сейчас мы с вами ведём вполне нормальный диалог. Ничего не могу обещать, исходя из текущей ситуации, шансы, что хотя бы доля воспоминаний вернётся, ничтожно малы.

– Но есть вероятность…

– Я не даю никаких гарантий.

Довольно резко оборвав разговор, доктор нахмурился ещё больше. В кабинете повисла звенящая тишина. Боль в голове усиливалась. Вжавшись в кресло, я лишь молила, чтобы мучения прекратились. Повернувшись обратно в мою сторону, доктор, глубоко вздохнув, небрежно окинул взглядом терзаемое муками тело. Неожиданно он, сощурившись, замер и, повнимательнее присмотревшись, вскочил. Я видела, как глаза его потемнели, а побледневшее лицо приняло суровое выражение.

– Вам плохо? – спросил врач с нескрываемой тревогой.

– Нет, слегка голова кружится, – соврала я, пытаясь не потерять сознание.

– Наглая ложь!

Распахнув дверцу позади стоящего шкафа, Нил достал обезболивающее, а затем без капли промедления с силой открыл мне рот и впрыснул туда содержимое ампулы.

– Должно полегчать.

Я понимала формулу, указанную на этикетке, знала свойства принятого мною препарата, но не могла вспомнить собственное имя, казалось бы, самое элементарное из того, что в первую очередь приходило на ум. Боль быстро отступила.

– Подобное будет повторяться неоднократно, – пояснил мужчина, – не терпите, в следующий раз предупреждайте сразу.

Взяв из ящика стола салфетку, он бережно протёр мне лицо. Я и не заметила, что крупные капли пота градом стекали по подбородку.

– Но, Марли, послушай, – нагнувшись ко мне так близко, насколько это было возможным, прошептал доктор, – я лечил разных людей, видел множество не поддающихся воображению случаев и могу точно определить: произошедшее с тобой не походило ни на самоубийство, ни уж тем более на несчастный случай.

Опешив, я уставилась на него непонимающим взором.

– Никому не верь, – продолжал он, – и будь аккуратна с воспоминаниями. Даже если память вернётся, знать об этом кому-то ещё необязательно. Надеюсь, этот разговор останется между нами?

– Вы серьёзно считаете, что на меня напали?

– Ну, не знаю, как объяснить, слишком много случайностей для банального суицида. Допустим, вы обнаружили старое здание, спланировали ход событий и, укрывшись от мира и посторонних глаз, дабы никто не смог помешать в совершении столь серьёзного поступка, порезали вены. Но при чём здесь проломленная голова и уж тем более пожар? К тому же не стоит забывать и о мотивах самоубийства, если оно всё-таки имело место. Понимаете, к чему я клоню?

Пока мозг медленно переваривал услышанное, я, не веря собственным ушам, продолжала надеяться на счастливый исход. Хотелось бы выйти из стен больницы здоровым человеком и воссоединиться с близкими, а по факту жизнь готовила массу препятствий, скрывая повсюду неведомые угрозы. Отныне в моих глазах чуть ли не каждый превращался в подозреваемого.

– Нет необходимости шарахаться от людей, – словно прочитав мои мысли, успокоил доктор, – я всего лишь поделился догадками.

– Легко сказать.

– Просто имейте в виду. И будьте осторожнее. А пока собирайте вещи и готовьтесь к переводу в стационар.

Вечером того же дня я уже обустраивалась на новом месте.

Пансион «Веста», окружённый глухим лесом, имел репутацию лучшего места, созданного для людей с проблемами центральной нервной системы. Неважно, вследствие чего возникли отклонения – будь то травма, наследственность или болезнь. Свежий воздух, завораживающие виды природы, тёплая атмосфера, усердно создаваемая персоналом, – все эти факторы оказывали благоприятное влияние на здоровье и состояние человека в целом.

Прошла неделя моего пребывания в стационаре. Здесь обстановка казалась намного комфортнее, нежели в отделении интенсивной терапии. Её омрачало лишь то, что вдоль трёхметровой стены, окружавшей больницу, был протянут кабель, напряжение в котором при контакте превращало в прах всякого, – а значит, за пределы пансиона ходу не было. Однако, несмотря на все ограничения, заметно чувствовались улучшения, ибо после семнадцати дней заточения выйти на свежий воздух, прикоснуться к молодой зелёной листве, вдохнуть нежный аромат цветущей сирени представлялось исключительной роскошью.

Утро в стационаре начиналось с общей зарядки, она, будучи обязательной независимо от диагноза, ограничивалась элементарными упражнениями. Сразу после завтрака пациенты следовали на ежедневные групповые задания. Эти факультативы являлись частью реабилитационного процесса и оказывали людям пассивную помощь, а кроме того, определяли вид деятельности, которая наиболее соответствовала предпочтениям пациентов. По желанию всегда можно было сменить группу.

Перед обедом больные проходили физиопроцедуры согласно схеме, составленной лечащим врачом, а после приёма пищи наступало время тишины. Сон вовсе не служил обязательной составляющей этого периода. Как правило, многие выходили во двор, беседовали, читали книги и в целом были предоставлены себе, но под чутким надзором персонала госпиталя. По завершению лёгкого полдника больные снова отправлялись на факультативные занятия. После ужина пациенты прогуливались по территории больницы, а в девять вечера следовало готовиться ко сну. Так тянулись дни моего пребывания в стационаре.

Покинув отдел интенсивной терапии, я первое время не знала, с чего начать интеграцию в нормальную жизнь. По настоянию доктора меня распределили в группу биологии, однако, вопреки недоумению Нила, в качестве второго факультатива я выбрала секцию военного дела. Мне быстро наскучили занятия как в одной, так и в другой группе, но вовсе не из-за отсутствия интереса. Все задания, предлагаемые руководителями, были слишком примитивными, а моих знаний вполне хватало, чтобы оспорить высказываемые преподавателями точки зрения. Конфликтовать с пациентами персоналу строго запрещалось, поэтому на моё некорректное поведение просто нажаловались лечащему врачу и потребовали отстранить меня от занятий.