Опасаясь неожиданно на них наткнуться, а также не рассчитывая на лошадей или мулов, ставших редкостью, трое путешественников больше доверяли опушкам леса и лужайкам, чем дорогам и тропинкам, разве что иногда им удавалось стащить лодку и спуститься на воду. Помимо страха за собственную жизнь, они постоянно страдали еще и от голода, вынуждавшего их красть у тех, кто и сам был очень беден. Но таков закон дикой природы. От недостатка свежей пищи у них стали выпадать зубы и сыпаться волосы. Наиболее уязвимым в этих условиях оказался Содимо. Резкими порывами холодного ветра ему продуло легкие, и очень скоро он начал кашлять кровью.
Однако, несмотря на истощение, они не останавливались, их толкала вперед надежда пересечь линию военных действий и передать свою песню с тысячью секретами. Они не сомневались, что одолеют войну, потому что тот, кто отыщет фабрику яиц Алкаиды, будет держать мир в своих руках. И, наконец, они приблизились к границе Шампани.
Увы, они были не в курсе последних достижений в искусстве взаимного надувательства, в котором состязались между собой император и всехристианнейший король. Они слишком рано покинули Тулон и ничего не знали об отставке Барбароссы, но слишком поздно вышли к Эперне, где уже побежденный Франциск I был вынужден принять условия …надцатого мирного договора, положившего конец его союзу с Сулейманом. Известие о договоре в Крепи, подписанном в середине сентября 1544 года и радостно встреченном христианскими народами, им, напротив, не принесло ничего, кроме горечи.
Зима настала рано и вцепилась в них всеми своими полярными когтями. Она обернулась для них бедствием не менее страшным, чем для населения Европы орды праздношатающихся солдат, от страха перед которыми люди покидали свои дома. Содимо стал первой жертвой этого свирепого климата. Дыхание гравера сделалось прерывистым и частым, на губах выступала кровь, ноги онемели, поэтому он мог передвигаться, только повиснув на плечах своих спутников. Добравшись до какой-то развилки в незнакомых горах, они уселись, измученные и дрожащие от холода, под крестом, на котором не было распятого Христа – его разбили во время военных действий. Николь и Гаратафас на минуту подняли глаза к каменному столбу с перекладиной, где оставались только латинские литеры INRI[101] и две ступни внизу. Когда они опустили головы, Содимо уже не было в живых.
Глаза их оставались сухими, но они почувствовали, как разверзается пустота вместо человека, который много насмехался над ними, прежде чем заслужить их привязанность и вместе с ними стать наследником отчаянного и отчаявшегося короля-евнуха. Николь и Гаратафас, как могли, расковыряли мерзлую землю, чтобы похоронить его тело на достаточной глубине, недоступной челюстям волков. Неужели судьбою им предначертано было остановиться здесь, под этим изувеченным распятием?
Отсюда Гомбер мог бы пойти на северо-запад и добраться до Фландрии. Он чувствовал себя как в отрочестве, когда могильный холод канавы отнимал у него жизнь. Он взглянул на Гаратафаса. Холодная сырость здешних земель делала турка все более и более мрачным. Гомбер нашел в нем неизменного союзника и верного друга. Что ожидало их в этих опустошенных войной местах – никому не известных чужестранцев, без всякой поддержки, без семьи? На этой развилке каждый из них понял, что он, по крайней мере, не одинок, чем не могли бы похвастаться оставленные по обочинам дороги трупы. С улыбкой, выкованной испытаниями, Гомбер запел свой псалом скорби, который он посвятил Хасану – еще тогда, на «Реале».
– Посередине жизни мы еще в пути…
– Никто пока не смог предать нас горькой смерти, – подхватил Гаратафас.
С севера послышался стук копыт, приближалась кавалькада. Друзья бросились в кусты и затаились там прижавшись друг к другу. Они вспомнили о короле Алжира. Как бы то ни было, но Хасан крепко связал их жизни. Император будет им благодарен за секрет Туманного острова, несмотря даже на заключение нового мира. Впрочем, надолго ли?
И вновь они отправились в путь, ориентируясь исключительно по слухам, но постоянно опаздывая на несколько недель туда, где можно было застать императорский эскорт. Говорят, он в Брюсселе, а на самом деле он уже в Мехелене. Упомянули об Антверпене, когда он уже подъезжал к Бонну, затем отправился в Кёльн, Вормс и Кобленц. Нет, он опять проследовал в Хертогенбос с заездом в Утрехт, где должен был собраться капитул[102] ордена Золотого руна. Уставший, он возвращается через Зютфен, Неймеген и Маастрихт, чтобы вновь посетить свои имперские земли, проехав через Люксембург, Валлерфанген, Саарбрюккен, Шпейер…
Их единственному транспорту – собственным ногам – стоило огромного труда бесконечно выходить на след этого неугомонного властелина мира. Император объезжал свои бескрайние владения, эти крошечные королевства, чьи короны свалились ему на голову в силу феодальных правил наследования. В одном месте ему приходилось воевать, в другом – настаивать на замирении, непрерывно требовалось рассудить одно, запретить другое, погасить, разжечь, отозвать, созвать, пригрозить, согласовать…
Шли месяцы, и чем дальше двое бродяг вслед за своим императором заходили вглубь германских земель, тем чаще попадались им города и селения, подпавшие под влияние одичавшего протестантизма. В высоких поднебесных сферах христианская ветвь ООН приходила в ужас, наблюдая, как множатся и растут всяческие секты. За пятьдесят лет до этого она благосклонно приветствовала этих новых пророков, которые хотели несколько упорядочить ее евангельское послание. Любите друг друга, делитесь между собой, обучайтесь, будьте терпимы… Чтобы заставить людей услышать эту весть, она посылала достаточно знамений в развращенный Рим, позабывший о своем долге – еще до его разграбления, да и в самом его начале! Люди решительно теряли разум. У ООН уже не было желания насылать на них новый потоп, чтобы вычистить эти авгиевы конюшни. Античный герой Геракл, переодетый в доброго гиганта святого Христофора, утратил вкус к этой работе, разве что иногда позировал художникам. Библейская троица переутомилась, а ее создания пользовались этим, предчувствуя наступление эпохи, когда они узурпируют ее трон. Если даже от абсолютной власти над государствами у них делалось головокружение, то безграничное могущество уж тем более ввергнет их в полное безумие.
Некий Ян из Лейдена создал в Мюнстере коммуну анабаптистов, объявил себя диктатором, превратил город в крепость, в «Цитадель Благих», и держал оборону против католиков. Его евангельская чистота обернулась вакханалией каннибализма. В Страсбурге добродетельные пасторы за супружескую неверность замуровали женщину в стальной клетке, в собственном доме… Во Франкфурте страницами Библии, переведенной на местные языки, разжигали костры под ногами переводчиков. Крестьяне поднимали восстания против архиепископов, вероломно злоупотреблявших своими должностями, дворянство рубило и кололо то тех, то других, в зависимости от своих интересов. Поистине, какой смысл воевать с турками, вероотступничество которых теряется в тумане веков, когда в самом христианском государстве непрестанно возникает столько раздоров?
В то время как двое друзей все дальше заходили в эти земли, кишевшие еретиками, – причем один еретик всегда соседствовал с другим, еще большим еретиком, – мир, заключенный между французом и испанцем, облегчил созыв Тридентского собора, который ставил себе целью полное умиротворение христианских народов, чего и требовал Павел III от Карла Квинта. Известие о смерти Лютера, в 1546 году, еще сильнее сотрясло тевтонские земли, и без того раздираемые конфессиональными противоречиями, и несколько оживило надежды католиков. Покинув Виченцу, кардиналы и старый митроносец, пережившие в Болонье вспышку чумы и несколько приступов дипломатических колик, обосновались в Триенте, у подножия Альп, где воздух казался очищенным от всяческих миазмов, за исключением теологических.
Двое бродяг все чаще и чаще натыкались на непрестанно сновавших туда и обратно нунциев и прелатов, которые вели переговоры, имеющие отношение к собору. По вылетавшим из окон карет облачкам ладана и робким, из-под портьеры, благословениям, посылаемым германской земле, которая их отнюдь не жаждала, друзья догадывались, что император Карл где-то недалеко! Он остановился в Регенсбурге, чтобы созвать новый сейм – другое долгое и помпезное собрание – на этот раз при участии высочайших выборщиков, почти полностью признавших доктрину Лютера. Империя Карла рассыпалась на мелкие части из-за этих, ведущих подкоп, термитов новой веры. А они тем временем объединились в союз, называемый Шмалькальденским. Император пожелал, чтобы они явились в сейм и предстали перед его судом. И тогда, быть может, он добьется от них мира и повиновения.
