– Выбери подходящий момент и ступай к Хасану Аге. Расскажи ему все, что ты сейчас поведал мне.

– Но это же убьет его!

– Так и что? Именно на это я и рассчитываю… и ты тоже, или нет? Ступай и оставь сомнения! Ты будешь вознагражден, как должно.

Не прекращая следить за Хасаном, Эль-Хаджи использует его очередную ночь с гашишем, чтобы поторопить к нему Мохаммеда эль-Джудио. Но ожидаемого воздействия мансулага не обнаруживает. На следующий день бейлербей приходит в диван вместе со своим помощником. Он очень оживлен и не выказывает никаких признаков плохого настроения, печали или страдания. Разве что цвет его лица, белого от природы, кажется чуть бледнее обычного. Время от времени его речь прерывается сухим кашлем, но весенние ветры располагают к подобным недугам. Бейлербей смотрит на Эль-Хаджи совершенно ясными глазами, отчего тому становится тревожно. Все последующие дни он старается избегать Мохаммеда эль-Джудио.

Хасан Ага не только не отворачивается от отца, он, напротив, старается быть постоянно рядом с ним. Вместе они наблюдают за приготовлениями флота. Сто тридцать галер, пятьдесят итальянских барок, тридцать бригантин и четыре турецких выгрузных судна, проконопаченные, покрашенные и починенные, принимают запас продовольствия, пресной воды и боеприпасов. Требуются две недели, чтобы погрузить девяносто шесть тысяч центнеров галет, сотни бочек пресной воды, шарообразные камни для камнеметных пушек, чугунные ядра для огромных пушек-кулеврин, отлитых для Сулеймана перешедшими на его сторону тевтонскими оружейниками. Да еще смертоносный балласт для шестидесяти восьми бронзовых пушек, которые изрешетят врага картечью после того, как железные и медные ядра снесут стены его укреплений.

Отец и сын, в сопровождении капитана Полена, который не отходит от них ни на шаг – он составляет ведомости для короля Франции, – следят, чтобы на каждую галеру было погружено ровно сто ядер и тридцать центнеров пороха, а также воинское снаряжение для тридцати солдат, которые взойдут на нее. Вместе отец и сын наблюдают также за состоянием здоровья тысяч волонтеров и христианских рабов-каторжан. Впрочем, наметанный глаз мог бы обратить внимание на иссушенного алкоголем испанца, который поднимается на борт «Реала»[96]. Это дон Альваро де Фигероа-и-Санс-и-Навалькарнеро-и-Балагер. Оставшись без гроша на выпивку, он, после напрасных попыток достучаться в двери немногих христианских жилищ, в конце концов добирается до порта и сам продает себя в рабство.

Раскрыв сундуки дворца Дженина, Хасан Ага раздает на галеры драгоценное убранство. Каждую палубу украшают коврами, шелковыми с золотом драпировками с вышитым полумесяцем, фонариками в виде пчелиных сотов с хрустальными подвесками, зелеными и черными штандартами, на которых вытканы цитаты из самых воинственных сур. Хасан не скупится также на драгоценные камни и украшения для нескольких затворниц гарема, которых паша отобрал для своих морских ночей и которые необычайно счастливы тем, что выйдут в открытое море. Зобейда и малыш Доган тоже отправятся в поход, поскольку Хайраддин не может обходиться без своей фаворитки и полагает, что его сына с первых месяцев жизни должны укачивать морские волны.

Каждый военный корабль поднимает на верхушки мачт свои знаки отличия, из которых наибольшее почтение всему порту внушают символы Драгута – красно-белый флаг с голубым полумесяцем. Он наиболее враждебно настроен против христиан. Не забыты трубы и рожки, тамбурины и цимбалы, систры и трещотки, звучание которых разнесется по волнам, атакуя христианские уши и опережая пушечные ядра.

В середине апреля весь Алжир собирается в порту на торжественные проводы армады. Сооружен богато украшенный помост, куда поочередно подходят под благословение Драгут, Муратага, Сала Рей, Табако Рей, Каччиадиаволо, Рамадан, Хали Леван и Алкаида – прославленные капитаны-райя Хайраддина. Когда очередь доходит до Мохаммеда эль-Джудио, Хасан берет его за руку и очень любезно просит остаться возле себя. Старый наемник повинуется, не проронив ни слова и не обнаружив никакого удивления. Затем Хасан обращается к своему отцу, едва тот выходит из-под благословляющих рук святых людей.

– Отец, посмотри, какой чудесный экипаж я тебе дарю! – говорит он, указывая на Билал-Ника и Гаратафаса. – Они станут твоими спутниками, твоей ближней охраной, они будут петь для тебя по утрам и вечерам, вызывая в твоем сердце тоску по Алжиру!

– В наших сердцах, ты хочешь сказать! Что с тобою, сын мой? Почему ты так говоришь?

– Потому что я не иду с вами в море, отец.

Хайраддин ошеломлен. Билал-Ник и Гаратафас тоже не верят своим ушам.

– Но как же так? Уж не болен ли ты, сын? Ты и вправду сильно кашляешь последние недели. Однако морской воздух пойдет тебе только на пользу.

Старого пашу охватывает давнее беспокойство, привычное для него в те годы, когда он был одновременно и отцом, и матерью маленькому Даниэлю.

– Нет, не беспокойся… и вы тоже, мои друзья. Я чувствую себя лучше, чем когда бы то ни было прежде! Но есть важные дела, которые задерживают меня. Я узнал, как раз сегодня утром, что среди племен Тлемсена начался мятеж. Ты же знаешь, отец, что этот город ни в коем случае не должен попасть в руки испанцам. Если в этот решающий момент Абу Зиан и его люди откажут нам в помощи и перейдут на сторону врага, вся наша кампания против императора может оказаться под угрозой.

– Узнаю тебя, сын мой! Ты замечательный стратег! Если мы хотим преуспеть, нам следует позаботиться о надежной охране наших тылов. Ах, как мне будет нехватать твоего таланта в предстоящем походе! Предусмотрительность и острота ума – вот два гения, которые бодрствовали над твоей колыбелью! Приди в мои объятия, дитя мое!

При этих последних словах Хасан бледнеет. Но затем он довольно сдержанно обнимает своего отца, что немало удивляет последнего. Скорее всего, эта неожиданная застенчивость объясняется присутствием Билал-Ника, Гаратафаса и татуированного итальянца, стоящих рядом. Хайраддина переполняет любовь к сыну, и старик не может удержать слез. Они появляются и на глазах его друзей, которые не смеют произнести ни слова. Хасан остается невозмутимым.

– Отец, прежде чем вы отправитесь в путь, я хочу сделать тебе еще один подарок.

К Хайраддину приближается Содимо и становится на колени.

– Этот гравер, создающий прекрасные медали, также выйдет в море. Он будет носителем шифра, который позволит нам легко сообщаться между собой. Я отдаю его вам в обмен на этого человека, – он указывает на Мохаммеда эль-Джудио, – советы которого мне будут необходимы перед отправкой в Тлемсен. Он очень хорошо познакомился с этими местами еще при жизни моего дяди Аруджа.

Хайраддин беспрекословно соглашается. Судорога панического страха сводит спину Эль-Хаджи, едва он слышит имя первого Барбароссы.

– Отец, теперь пора в путь. Чувствуете, как задул со стороны холмов этот благоприятный бриз? Это утреннее благословение, добрый знак, посылаемый Аллахом Всемилостивейшим!

Сиди Бу Геддур уже начал свои молитвенные песнопения, которые затем подхватывают дервиши и марабу. Билал-Ник и Гаратафас прочищают свои глотки. Отцу хотелось бы в последний раз пожать руку Хасана, но Ага уже покидает помост, с которого муфтии еще раздают свои благословения Шархану и его янычарам, солдатам и матросам. Хайраддин направляется к трапу «Реала», что понуждает его повернуться спиной к своему сыну. Последний использует момент, чтобы вложить в руку Содимо один из тех кожаных футляров, в каких прячут письма. Он делает это так осторожно, что только Николь с Гаратафасом замечают его жест. Выразительно взглянув на них, он едва заметно указывает им пальцем на этот футляр. Затем, ко всеобщему изумлению, бейлербей, неподвижно замерший на краю набережной, с лицом, устремленным в морскую ширь, принимается тихонько бормотать стихотворение, слова которого заставляют сжиматься сердца стоящих рядом:

Кто обручился с землею Алжира, покорной султану,