Постепенно капитаном овладевает приятная сонливость, и, уступая ей, он прекращает свои вольные рассуждения о смысле наименований, заключив, что самая срочная надобность в настоящий момент – не делать ничего. Стало быть, «Виола» останется за Нептуном и не примет креста, кроме того, что уже вышит на ее парусе. Перед отяжелевшими от дремоты глазами Фигероа заново проходят события минувшей ночи. И чем больше он размышляет, тем глубже заходит в дебри своего сознания.

«Возьмем этих мавров. В сущности, это были люди Кортеса. И если Бог их наказал, то именно Кортеса он хотел этим покарать…, а кто потерял свою жемчужину? Он! А я, разве я потерял свои сапоги? Нет. Я даже не потерял своих алмазов. И у меня есть надежда! Ладно, увидим…».

Внезапно он ощущает укол совести.

«Нет, Альваро, ты не можешь! Тем более, после того, что случилось. Такое предупреждение с небес! И эта кошмарная волна!

Уже целый час Фигероа все ворочается с боку на бок на своей постели. Его одолевает то острое желание встать и взвесить свои алмазы, то не менее жгучий страх, который воскресает в нем при воспоминании о событиях прошлой ночи. Но капитан не расположен к святости; отнюдь не это предопределил ему Господь, наблюдающий за ним. Дама Рассудительность отыскивает-таки оружие против его чувства виновности.

«Я дал обет больше никогда не пить вина. Это действительно серьезное прегрешение, в котором я раскаялся и сейчас еще признаю его за собой, о, Господи! Но эти алмазы… После стольких испытаний, которые я претерпел на нечестивой земле во славу имени Твоего, после стольких мучений в наказание за любовь, после столькой горечи, испитой из чаши Твоих милостей, Господи, не должен ли я подумать о своих близких? Разумеется, из-за этих болячек, подхваченных в Новом Свете, мне непозволительно иметь потомство, но не помогут ли мне эти алмазы и это золото, что я топчу ногами, исполнить некоторые обязательства по отношению к моим кузенам, к моей родне? Мы так бедны в нашем Арагоне. Поэтому, Господи, я даю Тебе обет…, я даю обет…

Фигероа еще колеблется, признаваясь себе в том, что вообще-то у него нет никаких кузенов, а прочие его родственники отреклись от него, когда он под покровом ночи сбежал искать удачи с Кортесом. Затем, вспомнив тяжесть туши Гомбера на своей спине накануне, он завершает:

– Я даю обет возглашать Тебе Magnificat[38] каждое утро!

Поскольку договоры, заключаемые с Господом, не имеют нужды в нотариусе и, стало быть, оформляются со скоростью молнии, Фигероа столь же молниеносно ощущает готовность удостовериться в сохранности своей кубышки.

Но его останавливает еще одно сомнение, на сей раз светского характера. Он старательно задергивает занавески и шторы, запирает дверь на засов и даже доходит до того, что захлопывает ставни окон, выходящих прямо на море – на случай если какая-нибудь любопытная чайка вздумает рассказать о заветной тайне каблуков дона Альваро де Фигероа-и-Санс-и-Навалькарнеро-и-Балагер его экипажу. Тем временем экипаж этот не знает, чем заняться, совершенно отупев от знойного ветра, дыхание которого освобождает каторжников от необходимости браться за весла.

Они все на месте – двадцать четыре алмаза, голубые и желтые, самый маленький – с фасолину, самый крупный – с перепелиное яйцо. А какой чистой воды! Теперь Фигероа спокоен и благодарит Господа. Он вспоминает о бедном Кортесе. Когда его увозили на каравеллу, Фигероа не расстроился, ибо одному Богу известно, о чем мог бы поведать конкистадор, если бы горячечный бред завладел его языком.

Фигероа, ослабевший, как это бывает со всяким, прошедшим искушение, тем не менее, остается верен своему слову. Он заключил сделку с Кортесом. Поэтому, несмотря на все происшествия и на мистический уход его сообщника из реальной жизни, он – в память о прошлом – доставит оставшийся «снежок» на север Майорки. Впрочем, и этот mijor, этот ветер, несущий песок из горячей пустыни, разве он, как нарочно, не направляет «Виолу» прямо к Балеарам?

«А не в этом ли и состоит Божественный промысел? О, нет, Альваро, не до такой же степени ты корыстолюбив!»

И он отпускает себе грехи, внезапно почувствовав к себе самому большее доверие, чем к Ильдефонсо.

– Господи Боже мой, ведь тут речь идет о моей чести. Разве мне уже не заплачено за это задание? Вчера Ты наказал Кортеса за его богохульство. Твой гнев уничтожил шесть бочек из двенадцати, но другие шесть оставил мне. Разве это не знак того, что я обязан довести это дело до конца, даже если оно Тебе противно? А Ты Сам – тогда, в Гефсиманском саду – разве не повелел Сыну Твоему испить горькую чашу, хотя он от нее отказывался?

В вышине Единственный о трех лицах, внимательно наблюдающий за самокопанием этой любопытной натуры, находит, что сравнение Искупления человечества с делом о шербете может завести богословие неведомо куда. И что за причуда у этих пьяниц непрестанно уподоблять свой бокал искупительной чаше! В качестве возмездия Верховный Автор Писания пробуждает у Фигероа застарелый кариес во втором коренном слева.

«Ай-й-й! да-да, Господи, я забыл о моем обете! Magnificat anima mea! Великолепные ежедневные Magnificat во славу Твою, да, Господи! И немедленно!»

Рассовав по каблукам свои алмазы и натянув сапоги, одолеваемый чрезвычайно богоугодным намерением, Фигероа отодвигает засов и приказывает Амедео немедленно прислать к нему императорского певчего.

Погруженный в метафизические дискуссии с самим собой, капитан не подозревает о том, что старший надзиратель осведомлен о его контрабанде и очень рассчитывает извлечь для себя выгоду из этих бочек. Амедео не спешит повиноваться приказу Фигероа, он мешкает, вяло почесывая щеку.

– Ну, чего же ты ждешь? Ступай, позови мне Гомбера!

Амедео не сходит с места. Капитан теряет терпение.

– Ну?

– Я могу задать вопрос, мой капитан?

Фигероа изумлен. Обычно этот увалень не очень красноречив.

– Разумеется, в чем дело?

– Сколько стоит один мюид «снежной воды»? – спрашивает Амедео с невинным видом.

Капитан в шоке. Стало быть, этот тип в курсе его дел? Что-либо отрицать бесполезно.

– Откуда ты знаешь?

– Я слышал трепотню гребцов вчера вечером.

– Что? Они тоже знают?

– Да, от мавров, к которым Гаратафас ходил выспрашивать.

– Как ты мог допустить такое, идиот? Не для того ли ты приставлен к ним, чтобы следить?

– А что я мог? Я же не говорю по-арабски!

Фигероа чувствует себя совершенно одураченным. Положение угрожающее. А если этот пойдет и все перескажет остальным?

– Кто из каторжников в курсе?

– Кроме турка, еще Гомбер, художник, лютеранин, Алькандр, оба иудея, госпитальеры…

– Черт! Короче говоря, все!

Фигероа обрушивает на палубу такой удар каблуком, как если бы он хотел избавиться от этих надоедливых нахалов, которые там внизу – в трюме. Но, прежде всего – договориться с Амедео. Просто так от него не отделаешься, и капитан это знает.

– Что ты хочешь за свое молчание?

– Цену одной бочки «снежка». При дворе это ценится на вес золота. Когда вам заплатят?

Фигероа облегченно вздыхает. Амедео неизвестно, что сделка уже состоялась. Значит, время еще есть.

– Не забывай – до того, как ты услышишь звон золота, необходимо доставить груз…

– На Майорку, в Кала Сан Висенте!

– Тьфу, пропасть! Ты и об этом знаешь? Ладно, я согласен на одну бочку.

Амедео кивает. Цена его устраивает. Но он человек практический, и ему бы не хотелось, чтобы такая неожиданная удача ускользнула в результате какой-нибудь непредсказуемой случайности. Его интересует одна важная деталь операции:

– Мой капитан, есть кое-что, чего я не понимаю. Чем объяснить доставку бочек на север острова? Есть риск, что экипажу это покажется странным. Они недолго будут верить этой басне о секретном оружии.

В самом деле, когда среди ночи к бортам корабля привязываются двенадцать тяжелых предметов, к тому же руками неверных, – это не может не возбудить законных подозрений среди испанских матросов. Мавры на палубе – это еще куда ни шло. С незапамятных времен Средиземное море способствует смешению народов в значительно большей степени, чем это могут представить себе теоретики расовой гигиены. Но эти бочки… Впрочем, Кортес сам поручил специально нанятому для этого человеку посеять слухи о невиданном оружии против турок, которое предстоит тайно испытать. Это якобы греческий огонь, но такой необычайной силы, что никак нельзя допустить риска его обнаружения врагом. На этом основании изобретаются всевозможные способы запутать след его транспортировки до Майорки. Бочки с тайным оружием, привязанные к бортам «Виолы» и спущенные в воду, всегда легко можно оставить на дне, в случае, если враг возьмет верх и корабль окажется у него в руках.