Выслушав Федора, Николай рассердился. Он только что получил последние детали из кварцевого стекла и был весь поглощен завершением монтажа. К тому же и отпуск уже истекал.
- Федя, милый, - разозлившись, он всегда становился ядовито-ласковым, к черту сушилку. Понимаешь? Я же тебе сказал - когда кончу. Какой сегодня день? Вторник? Звони в пятницу. Примите уверения и прочее. - И он положил трубку.
- В пятницу... - смущенно повторил Федор. И снова все улыбнулись. Улыбнулись той прозрачности, с какой виден был каждому внутренний мир этого молодого, непосредственного человека...
* * *
Наступили последние, решающие дни.
Ровно полгода прошло с тех пор, как Тунгусов, бросив все, с головой ушел в создание своего фантастического "генератора чудес". Таинственное это название, иронически брошенное впервые Федором, теперь в дружеских разговорах приняло приличную, строгую форму: "ГЧ".
Вопреки обыкновению Тунгусова, аппарат не был отделан до конца. Чрезвычайно сложный монтаж, бесконечное количество деталей не были заключены в общую оболочку. Не хватало "одежды". Ее заменял простой кусок бязи, который Тунгусов набрасывал сверху, когда прерывал работу.
Было несколько сложных конструктивных узлов, детали которых могли быть окончательно размещены только после тщательной проверки их в работе. И вот Тунгусов проверял, искал это наиболее выгодное расположение деталей. Колоссальная частота пульса, который готов был забиться и оживить холодное пока тело "ГЧ", заставляла учитывать каждую десятую долю миллиметра взаимной близости деталей и экранов, ибо в этой именно близости, в чутком касании и сплетении их невидимых электрических и магнитных полей и рождались новые лучи.
Тунгусов вовсе не выходил из дому.
Каждый новый день он считал последним днем этой утомительной работы. Он измерял, рассчитывал, потом припаивал детали, а они в это время сползали с назначенного им места, сдвигались на какую-нибудь неуловимую часть миллиметра, на незаметную долю градуса. Измерительные приборы капризничали, приходилось вычислять и учитывать ошибки, придумывать новые способы измерений.
Тетя Паша даже ворчать перестала. Она знала, что работа кончается, и ждала этого конца с таким же нетерпением, как и Тунгусов.
- Стекла-то все, что ли, привинтил? - спрашивала она участливо, поглядывая издали на странный аппарат.
- Стекла все, тетя Паша. Теперь вот катушки остались...
- Много ли катушек-то? - деловито осведомлялась она, по-своему оценивая объем работы. И Тунгусова бодрила и радовала эта живительная струйка простого человеческого участия.
Мучительно приближавшийся конец работы тем не менее наступил неожиданно и ошеломляюще. Вдруг оказалось, что все уже сделано! Сложнейшие задачи решены, все детали готовы, проверены, поставлены на места. Проверять больше нечего
Идея осуществлена!
И тут впервые Николай почувствовал тревогу. А вдруг ошибка? Вдруг его теоретические обобщения, из которых возник этот рогатый причудливый аппарат, - лишь фантазия самоуверенного дилетанта, перескочившего за пределы собственных возможностей.
Сейчас это решится...
Остается включить генератор, поставить на пути луча кусок металла или микроскоп с биологическим приемником - детектором.
Нет... Николай неторопливо снял с гвоздя кепку, усмехнулся и вышел, хлопая ею об руку. Тетя Паша, услышав его шаги, медленно выплыла из кухни.
- Кончил, что ли?
- Пойду прогуляюсь, - уклончиво ответил Николай.
Был тихий и теплый вечер. Тяжелый городской воздух с трудом втискивался в легкие. Но Николаю и этот воздух казался свежим и приятным. Он дышал полной грудью после долгого своего заточения.
Шли прохожие, неслись, крякая, как утки, автомобили.
Николай старался ни о чем не думать, но не мог заглушить смятенных мыслей.
"Ошибки не может быть!"
Дойдя до первого же переулка, он не выдержал, повернул назад и быстрым шагом вернулся домой.
Нечего медлить! Все в порядке! Сейчас он даст ток, и из круглого отверстия в толстом свинцовом объективе-экране брызнут новые лучи.
Лучи, которые дадут человеку власть над веществом. Лучи, которые позволяют разрушать или переделывать материю, в зависимости от поворота вот этой эбонитовой ручки.
Вот кусок железа. Он уже давно ждет своей участи. Сейчас Тунгусов нацелится на него, повернет ребристую ручку верньера так, чтобы белая стрелка его остановилась на цифре "26". Тогда из свинцового отверстия пойдут "лучи железа", колебания, частота которых соответствует "пульсу" этого самого железа. И железо начнет резонировать.
Никто не знает, что такое резонанс. Но резонанс - это огромная сила. Слабым своим голосом человек крикнет: "О-о-о-о!" - и в этом звуке может оказаться тон, сила которого разрушит скалу.
Но это механика. Электрический резонанс сильнее; он может действовать на самую крепкую в мире систему - на атом.
...Если самый быстроходный современный самолет на полном ходу врежется в скалу, пострадает немного скала, вдребезги разобьется самолет, но ни один атом камня или металла не будет нарушен.
А электрический резонанс...
Железо начнет резонировать.
Чуть заметный поворот другой ручки - и мощность колебаний усилится. Электроны атомов железа, попавшие в плен резонанса, метнутся вон, станут вылетать из своих орбит!
Равновесие атома нарушится.
Атом железа перестанет быть атомом железа: он станет атомом марганца, хрома, ванадия, титана...
Николай перенес "ГЧ" на стол у окна, поставил его на ящик. Куда направить луч? Надо быть осторожным: кто знает, что может случиться, если он проскользнет мимо железного бруска, положенного на край подоконника и упадет на человека!
За окном было уже темно. Розоватый кусок мутного столичного неба нависал сверху, сжатый с боков силуэтами двух ближайших зданий. Они казались огромными. В пролете между ними белел освещенный фонарем фасадик старого двухэтажного дома на другой стороне улицы, а где-то, еще дальше за ним, высилась черная глыба какого-то большого здания. Вереница широких окон в верхнем этаже его была ярко освещена, и в самом последнем окне, справа, маячила черная фигурка человека, очевидно, стоящего на возвышении.
