– По крайней мере, я не настолько стара, – сказала Изабель.
– Сколько тебе лет?
– А то ты не знаешь, что это запретный вопрос.
– Не в том случае, когда мы спим вместе.
Пауза. Сжатые губы. Затем:
– Мне тридцать шесть.
– Ты нисколько не старая.
– Ты слишком добр. И теперь я меняю тему, полностью сознавая, что по глупости заговорила о разнице в возрасте между нами.
– Мне нравится, что ты старше.
– Мне нравится, что ты моложе.
– Сколько лет твоему мужу?
Она потянулась за сигаретами.
– Ты так и не рассказал мне о других своих возлюбленных.
– В колледже я был слишком занят учебой, чтобы заводить постоянную девушку.
– Но ты ведь спал с женщинами в последние четыре года.
– Их было три или четыре. Среди них одна старшекурсница с экономического факультета, Элейн. Она хотела серьезных отношений со мной.
– Но тебе хотелось вырваться из ловушки?
– А твой муж?
– Что мой муж?
– Его возраст?
– Пятьдесят.
– Значит, он на четырнадцать лет старше тебя… а я на четырнадцать лет моложе.
– Случайность.
Я узнал, как они познакомились, – за ужином у общего приятеля.
– Знаешь это выражение – un coup de foudre? То, что вы, американцы, называете: с первого взгляда. Так произошло у нас с Шарлем на том ужине. Через несколько недель он ушел от жены, нашел нам квартиру.
– Ты все еще любишь его?
Она нахмурилась, недовольная прямотой моего вопроса. Но все равно ответила:
– Да, моя любовь к Шарлю никуда не ушла и по-прежнему глубока.
– Тогда зачем делать это?
– Жизни нужно много пространств, много закутков.
– Например, с молодым неженатым мужчиной вроде меня?
– Почему такой сердитый тон?
– Я никогда не думал об этом как о закутке. Как об удобстве.
– И я тоже. Просто пыталась объяснить, что…
– Образно говоря, я – помещение. Куда можно зайти, получить то, чего хочется, не заморачиваясь обязательствами, а потом уйти, закрыв за собой дверь…
– Сэмюэль, прошу тебя…
– Просишь что? Принять твой «рационалистический» подход к тому, что между нами?
– И что же между нами?
– Любовь.
– Ты путаешь страсть с любовью. Страсть – это то, что мы чудесным образом создаем вдвоем. Я тоскую по этим часам, проведенным вместе. По твоим прикосновениям. По тому, как чувствую твое желание, твою потребность во мне. И, надеюсь, ты так же чувствуешь мое желание, мою потребность в тебе.
– Ты – все, чего я когда-либо хотел.
– Но ты так мало знаешь обо мне.
– Что ты хочешь этим сказать?
– У нас с тобой нет повседневной жизни.
– Потому что ты регулируешь наши встречи. Два раза в неделю, два часа, не больше.
– Я замужем. У меня есть повседневная жизнь с кем-то другим. Жизнь, которую я не собираюсь разрушать. Ты ведь никогда ни с кем не жил, не так ли?
Я отрицательно покачал головой, сознавая, что моя неопытность в таких вопросах вот-вот всплывет передо мной зеркалом, в котором проступит капризный мальчишка-любовник, переступающий множество границ. И самая важная из этих границ – желание большего, в то время как у меня и так уже много всего с Изабель. Это часто бывает в делах интимных. Их никогда нельзя просто свести к эротическому наслаждению друг другом. В какой-то момент они приобретают больший смысл. И требуют привязки перспективы будущего; страсти ради страсти становится недостаточно. Мне еще предстояло выработать эту насущную человеческую потребность в обязательстве и обладании. Здесь Изабель намного опережала меня.
– Когда у тебя в конце концов появятся семейные отношения, ты увидишь, как изменится ваша совместная жизнь. Независимо от того, насколько глубока любовь, рано или поздно приходит повседневность. Вы просыпаетесь рядом изо дня в день, изо дня в день. Страсть, которую вы когда-то испытывали друг к другу, утихает. Потому что теряет свою новизну, любовную горячность. И, если у вас есть дети…
– Почему у тебя нет детей?
– Это разговор для другого раза.
Она затушила сигарету, откинула одеяло, встала с кровати; ее гибкое тело, теперь так хорошо мне знакомое, освещалось каскадным пламенем свечи на маленьком столике, который служил обеденным. Она открыла дверь в крошечную ванную и сняла с крючка обычный серый махровый халат. Завернувшись в него, она объявила:
– У меня прием, на котором я должна быть меньше чем через час.
– Так ты хочешь, чтобы я ушел?
– Думаю, сегодня мы зашли слишком далеко.
– Под этим ты подразумеваешь, что я начинаю становиться собственником.
– Под этим я подразумеваю: если ты не согласен с тем, чтобы в установленных границах получать и доставлять удовольствие… если настаиваешь на том, что тебе «нужно нечто большее»… мне придется покончить с этим прямо сейчас.
Я заморгал в растерянности. Часто-часто. Я изучал ее лицо, наполовину скрытое от меня. На нем застыло выражение жесткое, напряженное, расчетливое. Внутренний голос прошипел: «Не вздумай потерять все это из-за своего глупого собственничества».
– Извини, – сказал я.
– Не извиняйся. В каком-то смысле это даже трогательно. Мило.
– Позволь мне сказать прямо: у меня нет реальной жизни вне этого.
– Ты здесь. В Париже. Живешь здесь.
– И у меня есть ты. Два раза в неделю. И это замечательно.
– Так оно и есть.
Я выбрался из постели. Подошел к ней. Обнял, распахивая ее халат. Снова крепко прижал ее к себе. Она отступила назад, запахивая халат.
– У меня нет времени, – прошептала она.
– Твое мероприятие в семь. Сейчас всего шесть.
– Это в восьмом округе. Мне понадобится полчаса, чтобы добраться туда на метро, и прежде еще полчаса, чтобы привести себя в порядок.
– Чтобы смыть все следы меня, нас. Он ведь будет там, не так ли?
– Ты имеешь в виду моего мужа, когда говоришь «он»? Шарля? Да, он будет там. Виновник торжества, получающий награду, – наш давний друг.
– Почему у тебя нет детей? – брякнул я, не успевая подумать. Вопрос вырвался выстрелом из дробовика.
Она провела рукой по глазам. Повернулась ко мне.
– Его звали Седрик. Он родился тридцать первого декабря 1973 года. Его первые шесть месяцев были абсолютным счастьем – даже бессонные ночи, усталость, издерганность. Шарль был предан ему. Материнство – это все, о чем я когда-либо мечтала. Особенно после того, как выросла с родителями, не уверенными в своих родительских чувствах; они были рядом, но всегда как будто где-то в другом месте. – Она кивнула на сигареты и зажигалку, все еще валявшиеся на разгромленной постели. Я потянулся за ними, попутно подхватывая джинсы. Пока она закуривала, я наполовину оделся. – Ты одеваешься, потому что знаешь, что я собираюсь тебе сказать.
Я схватил футболку и натянул ее через голову. Я догадывался о том, что мне предстоит услышать, но промолчал. Она посмотрела мне в глаза. Ее взгляд не дрогнул, когда она продолжила:
– В ночь на 12 марта 1974 года я уложила Седрика в кроватку. Как обычно, я держала его на руках и шептала, как сильно его люблю. Вскоре он заснул. Мы с мужем тоже легли. И проспали всю ночь напролет. Когда я проснулась, было почти восемь утра, мы с Шарлем никогда не вставали так поздно – Седрик был нашим естественным будильником. Но в то утро в доме стояла тишина. Когда я вошла в детскую, он лежал в своей кроватке, неподвижный. С легкой улыбкой на лице. Эта улыбка у меня перед глазами, она всегда будет со мной, пока я жива. Стоило мне взять его на руки, как я уже кричала. Потому что он не дышал. Не реагировал на мои вопли. На мои мольбы откликнуться. Седрик даже не шевельнулся. Потому что был мертв. – Молчание. Она ни на мгновение не отвела взгляда. – Синдром внезапной детской смерти. Полиция, судмедэксперт, проводивший вскрытие, психиатр, к которому меня отправили после того, как я начала строить планы самоубийства, в чем видела единственное избавление от той сокрушительной, невыносимой боли, что меня топила… Все специалисты говорили мне одно и то же: моей вины в случившемся нет. Синдром внезапной детской смерти не имеет ни закономерности, ни причины. Как будто Ангел Смерти просто выбрал наугад здорового ребенка и решил забрать его крошечную жизнь. Седрику было пять месяцев, две недели и шесть дней, когда он умер. Первые два года после его смерти я была практически затворницей. Похудела на пятнадцать килограммов. Ни одно снотворное из того, что прописывали врачи, не действовало более трех часов. Никакой транквилизатор не снимал боли. Мы с Шарлем всерьез говорили о том, чтобы поместить меня на время в стационар. Не скажу, что настал день, когда я пошла на поправку, когда в голове что-то щелкнуло и агония утихла. Агония никогда не закончится. Но у меня не было другого выбора, кроме как вернуться к жизни.
