Я примерил. Сапоги пришлись впору.

– Бери все за сто десять франков, – предложил продавец. – И теперь ты – une symphonie en noir22.

– У тебя такой вид, будто ты только что сошел с корабля «Ист-Виллидж».

Так Пол Моуст приветствовал меня у дверей книжного магазина.

– Ты же велел мне сменить стиль.

– И тебе это удалось, морячок.

Книжный магазин назывался La Hune23. Моуст стоял у входа, покуривая «Кэмел». С ним была женщина. Худая, как рельс, копна кудряшек, байкерская куртка, черный шелковый шарф.

– Познакомься с Сабиной, – сказал он.

Я протянул руку. Сабину явно позабавил этот жест. Она наклонилась и поцеловала меня в обе щеки.

– Мой приятель, новичок здесь, понятия не имеет о местном протоколе, – объяснил Моуст.

Ответ Сабины прозвучал как словесная пощечина:

– Tu sais que je refuse de parler en anglais24.

Моуст разразился потоком быстрой французской речи с вкраплениями агрессивных ноток. Сабина надулась и рявкнула в ответ:

– T’es un con.

Она только что назвала его кретином. Поделом.

– Видишь, что ты натворил? – расплываясь в улыбке, сказал мне Моуст. И указал на дверь. – Увидимся в баре.

Книжный магазин занимал небольшое помещение. Повсюду заполненные книжные стеллажи. Книги громоздились высокими стопками на всех поверхностях. Меня окружала плотная толпа. Я отыскал бар и потянулся за красным вином. Потом попятился к книжной полке, над которой висела табличка: «Philo»25. Я опустил глаза, и мой взгляд заскользил по корешкам томов: де Бовуар, де Местр, де Морган, Делёз, Демокрит, Деррида, Декарт, Дидро, Дворкин…

– Étes-vous obsêdê par les philosophes dont le nom begin par un ‘D’?26

Голос тихий, вибрирующий, дразнящий. Я резко обернулся. И оказался лицом к лицу с женщиной. Облако рыжих кудрей. Темно-зеленые глаза, ясные, проницательные, умные. Лицо мягкое, веснушчатое, открытое. Платье черное, облегающее. Черные чулки. Черные сапоги. Сигарета в длинных пальцах, кутикулы слегка подгрызены, на левом безымянном пальце – золотая полоска кольца. Моя первая мысль: ранимая. Моя вторая мысль: красивая. Моя третья мысль: я сражен. Четвертая мысль: проклятое обручальное кольцо.

– Американец? – спросила она.

– Боюсь, что да.

– Не нужно стесняться этого.

Ее английский был безупречен.

– Меня смущает позорное знание французского. Откуда у вас такой хороший английский?

– Практика. Я прожила в Нью-Йорке два года. Следовало бы остаться. Но я этого не сделала.

– А теперь?

– Теперь я живу здесь.

– И чем занимаетесь?

Еще одна озорная улыбка.

– А тебе нравится допрашивать. Случайно, не адвокат по уголовным делам?

– Двигаюсь в ту сторону. Но дайте-ка угадаю? Вы – преподаватель.

– Почему тебе так хочется узнать, чем я занимаюсь?

– Это моя естественная потребность – задавать вопросы.

– Любопытство похвально. Я – переводчик.

– С английского на французский?

– А еще с немецкого на французский. И обратно.

– Так вы свободно владеете тремя языками?

– Четырьмя. Мой итальянский вполне приличный.

– Теперь я действительно чувствую себя деревенщиной.

– Не знаю такого слова: «деревенщина».

– Тот, кто от сохи. Неотесанный мужлан.

– И дай-ка угадаю. Изобретатель этого арго родом из Нью-Йорка.

– Без сомнения.

Она сунула руку в черную кожаную сумочку, висевшую у нее на плече, и достала маленькую черную записную книжку и серебряную авторучку.

– Как пишется «деревенщина»?

Я подсказал.

– Обожаю арго. Это истинный местный колорит всех языков.

– Приведите мне пример парижского арго.

– Grave de chez grave.

– Дурак на всю голову, верно?

– Я впечатлена. Круто для того, кто говорит, что не знает французского.

Я рассказал про свою ежедневную лексическую рутину.

– Какое усердие. Тогда ты определенно не grave de chez grave – в смысле, не болван.

– Иногда я чувствую себя болваном.

– Вообще… или только здесь, в Париже?

– Здесь. Сейчас. В этом книжном магазине. Среди всех этих рафинированных умников.

– И ты говоришь себе: «Я просто „деревенщина“…» Правильно я произнесла?.. Неотесанный мужлан?

– Вы быстро схватываете арго.

– Когда ты переводчик, слова для тебя – это все.

– Стало быть, вы тоже любопытны.

– Еще как.

Она слегка коснулась моей руки, позволив своим пальцам задержаться там на мгновение. Я улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ.

– Изабель.

– Сэм. Забавно, что ты задала мне тот вопрос о философах. Я рассматривал эти имена на корешках книг – все на «Д» – и думал о том, как мало я знаю.

– Но признать, что у тебя есть пробелы в знаниях, что ты хочешь рискнуть, заглянув в интеллектуальные места, которых до сих пор избегал, – это же замечательно. Для меня любопытство – это все. Так что перестань называть себя деревенщиной. Ты же нашел дорогу сюда. Попал на мероприятие, столь абсурдно парижское. Тебе известно, что за книгу сегодня представляют? Кто автор?

– Я незваный гость.

– За это я восхищаюсь тобой еще больше. Взгляни вон на ту довольно миниатюрную женщину с дикими кудряшками. Это Жанна Рошферан. Philosophe. Normalienne27. Она станет Acadеmicienne28 еще до конца десятилетия.

Женщина и впрямь была крошечной. С виду за шестьдесят. Тощая донельзя. Кожаные брюки с леопардовым принтом. Топ из леопардовой кожи. Грива черных волос. Рядом с ней маячил парень лет двадцати восьми. Типичный французский байкер. Зеленые очки-авиаторы. На лице выражение скуки от заумных разговоров. Его рука покоилась на пятой точке спутницы.

– Не понимаю ни одного из этих терминов, – признался я.

– А зачем тебе их понимать? Они очень много значат в нашем, здешнем мире. Поживешь в Париже достаточно долго, выучишь язык – и все обретет смысл.

– Я здесь всего на несколько месяцев. А потом двинусь дальше.

– Тогда ты не узнаешь многого – что, возможно, и не является твоим намерением.

– Я понятия не имею, какова моя цель.

– «Цель». Такое американское слово, понятие.

– Разве это проблема?

Еще одно легкое прикосновение ее пальцев к моей руке.

– Это мило. Здесь никто и никогда не станет говорить о целях, задачах. Мы все больше теоретики. Предпочитаем мозговое словоблудие. Но все в жизни сводится к тому, чтобы позволить себе то, чего мы хотим. Или создать для себя ограничения, нормы.

– А ты свободный человек?

– И да и нет. И да, я позволяю себе некоторые вещи и не позволяю себе заходить туда, где можно было бы найти больше свободы. Обычные риски и компромиссы, присущие определенному виду столичной жизни.

– Я не столичный житель.

– Ты здесь. Это начало. – Она бросила взгляд на часы. – Время, время. У меня ужин…

Без всякой мысли или преднамеренности я взял ее за руку. Она закрыла глаза. Потом открыла. Ее пальцы расслабились. Она отступила назад.

– Приятно было познакомиться, Сэм.

– Мне тоже, Изабель.

Молчание. Она первой нарушила паузу:

– Так спроси у меня номер телефона.

– Могу я узнать твой номер телефона?

Она встретилась со мной взглядом.

– Ты можешь.

Ее пальцы быстро скользнули в сумочку и вынырнули с маленькой визитной карточкой.

– Вот. По этому номеру меня можно чаще всего застать по утрам и после полудня.

Она наклонилась и поцеловала меня в обе щеки. На меня нахлынуло что-то вроде желания. Она это почувствовала. Улыбнулась. И сказала: