– Не дам. – Вереск снова прильнула к мужу. – Но если ты задержишься хотя бы на день, я задушу его подушкой.

– Договорились.

На закате Легенда отчалила, но Вереск так и не ушла с пристани. Она стояла и смотрела, как медленно уплывают вдаль белоснежные паруса.

– Ты вернёшься, я знаю, – прошептала она, когда корабль скрылся из виду. – Ты вернёшься...

Аван угасал. С каждым днём юный граф становился всё слабей и слабей. Не помогали ни примочки, ни отвары, ни целебные мази. Вереск проводила у постели больного дни и ночи, забывая про еду и сон. Она меняла повязки и компрессы, поила настойками, шептала ласковые слова, когда у бедняги начинался бред. А бредил он часто. Кричал. Метался по постели.

– Тише, тише! – успокаивала Вереск парня. – Я не дам тебе умереть. Слышишь?

Но Аван не слышал. Он продолжал горлопанить до тех пор, пока силы не покидали его окончательно, а потом, истерзанный лихорадкой, проваливался в глубокое беспамятство и затихал.

– Вы так себя совсем изведёте, – бухтела Милда, устраивая на прикроватной тумбе поднос. Холодная телятина, мягкий белый хлеб, твёрдый сыр и масло. Всё очень аппетитное, но… От одного взгляда на еду Вереск затошнило.

– Спасибо, Милда, я не голодна.

– Вы бледны, – служанка упёрла руки в бока. – Вам надо кушать.

Вереск глянула на неё и вздохнула: спорить бесполезно. Да и сил на споры нет – она действительно вся извелась.

– Как он? – кивнула старушка на Авана.

– Плохо. – Вереск затолкала в себя крохотный кусочек сыра и сморщилась: резкий запах вызвал новый рвотный позыв. – Лихорадка никак не отступает.

– Настой вредозобника давали?

– А как же. – Хлеб после сыра показался пресным, а вино, разбавленное водой, – горьким. – Первым делом. И отвар чёртова корня, и ранитовый мёд. Всё без толку.

– Помрёт, – заявила Милда. Особой деликатностью старая служанка не отличалась. – Как есть – помрёт.

– Нет, – мотнула головой Вереск. – Я этого не допущу.

Старушка смерила её долгим взглядом.

– Тошнит часто?

– Только после чёртова корня.

– Не его. – Глаза служанки подозрительно заблестели. – Вас.

Вереск ощутила, как кровь прилила к щекам, но промолчала.

– Пойду, принесу вам тыквенного сока. – Милда заковыляла к двери. – А то вся зелёная, что трава по весне.

Сок тыквы действительно помог. Тошнота утихла, и Вереск почувствовала себя голодной, как волк. В два приёма она разделалась со скромным, но сытным ужином и с новыми силами занялась своим подопечным. Сменила компресс и повязку, аккуратно обработала швы, заставила выпить пару ложек ранитового мёда, дала немного тёплой воды. Аван не очнулся, но и кошмары его не терзали: Вереск поняла это по ровному дыханию и безмятежному выражению лица.

Красивый, – подумала Вереск, отводя с покрытого испариной лба рыжий локон. – И такой молодой... Как же дорога ему сестра, что он сцепился с Ладимиром!

Смелый мальчик. Смелый и глупый. На что рассчитывал? Хотя… Его называют первым клинком Континента. И, похоже, называют не зря: парень всё-таки ранил Ладимира…

Вереск грустно улыбнулась, вспомнив князя. Образ любимого мгновенно заполнил сознание до краёв, и сердце болезненно сжалось.

Где ты, муж мой? Тоскуешь? Ждёшь ли встречи? Или…

– Он вернётся, – строго сказала себе. – Обязательно вернётся. Вернётся и расскажет свою тайну. А я… – она коснулась ладонью живота, – …поведаю ему свою.

Глава двадцать пятая

Должно быть, она задремала. И крепко: толстый столбик свечи успел превратиться в лужицу расплавленного воска, а царивший в комнате уютный полумрак сменился непроглядной тьмой.

Аван спал. Вереск различила в тишине мерное посапывание и облегчённо вздохнула. Слава небесам! Видят боги, она сделала всё возможное, чтобы парень пошёл на поправку.

Встать с кресла оказалось непросто: тело затекло от неудобной позы, руки и ноги, сведённые судорогой, отказывались слушаться. Но, несмотря на эти небольшие неудобства, Вереск чувствовала себя такой отдохнувшей, словно проспала пару суток кряду. Надо бы открыть окно, – решила она. – Уж больно душно.

Душно, прямо как на кухне в разгар отбора невест, и... темно.

Слишком уж темно.

Так же было в том колодце, – вспомнила Вереск и поёжилась. Да уж... Страшно представить, что бы случилось, если б Ладимир той ночью не услышал её крика...

"Постарайтесь больше не попадать в передряги, – сказал он тогда. – Я уже устал вас спасать".

Но кто же спасёт меня, если не ты?...

Князь, наверное, уже покинул Лантию и возвращается домой. По-крайней мере, Вереск искренне надеялась на это.

Ты вернёшься, я знаю. Ты вернёшься ко мне.

На мгновение в памяти возник образ Арабеллы. Высокая, статная, белокожая. Красивая. Она так хотела заполучить Ладимира, что оболгала родную сестру, водила за нос других претенденток и поставила под удар собственную репутацию.

Она ни перед чем не остановится, – грустно подумала Вереск, представляя супруга в объятиях хохочущей рыжеволосой бестии. – Ни перед чем. Аван едва не погиб из-за её глупой блажи. Хотя... А вдруг это не блажь вовсе, а любовь? Безответная, безоглядная и чистая, словно роса? Вдруг Арабелла так влюблена, что готова продать душу, лишь бы заполучить мужчину, без которого жизнь не мила?

Я не вправе судить её, – вздохнула Вереск. – Чужая душа – потёмки. Но теперь Ладимир – мой муж. Мой. И я сумею за него побороться. Хоть с Арабеллой, хоть с самим чёртом!

Наследник Лантийского графа беспокойно заёрзал. Неужели опять лихорадка? Но нет: лоб холодный. Холодный и мокрый от испарины. Вереск зажгла свечу, вооружилась льняной тряпицей и принялась обтирать влажную кожу.

Вот так, милый. Я не дам тебе умереть.

Пламя погасло. Погасло так резко, будто кто-то легонько подул на трепетный огонёк. Вереск передёрнуло. Внутри всё сжалось и заледенело, но взгляд упал на лёгкие занавески, что вздымались, точно паруса полные ветра, и она облегчённо выдохнула.

Это сквозняк. Просто сквозняк. Окно открыто, только и всего.

Она вернулась к своему занятию и вдруг обнаружила, что глаза Авана широко распахнуты, а на губах застыла жутковатая улыбка, больше похожая на оскал.

Вереск глухо вскрикнула и шарахнулась, опрокинув на пол пару склянок. Страх обжёг душу, будто крапива.

Что это? Что это с ним?

– Милорд... – прошептала. – Вы... очнулись?

Ответа не последовало. Собрав волю в кулак и кусая губы, Вереск приблизилась к больному. Надо же! Померещилось... Парень всё так же мирно спал: ни тебе остекленелого взгляда, ни пугающей ухмылки. Ничего...

Чёрт! Вереск обругала себя последними словами и с ногами забралась в кресло у постели. Укуталась в плед. Вот чёрт! Чуть сердце не разорвалось. Права Милда, права. Надо дать себе роздых и по-человечески выспаться. Не перехватить часок, сидя в неудобной позе, а улечься на кровать и провалиться в глубокий сладкий...

Что это?

Вереск ощутила чьё-то присутствие так остро, как буревестники чуют шторм.

Тут кто-то есть... В комнате кто-то есть!

Руки вцепились в подлокотники, а взгляд во тьму. Никого. Ничего. Но... откуда же это странное, пугающее чувство, будто кто-то стоит и смотрит на неё. Смотрит внимательно, словно чего-то ждёт. Вереск подумала о безликой женщине и нервно сглотнула.

Нет. Нет! Её не существует. Безликой не существует!

– Она всего лишь плод моего воображения, – сказала себе Вереск, и мутная тревога стала растворяться, как сахар в кипятке. – Кошмарное видение, не более.

Хотелось зажечь свечу. Хотелось мучительно, до рези в печёнке. Зажечь свечу и убедиться, что за спинкой кресла не стоИт призрак второй жены князя Тито. Не стоИт, не дышит в затылок, не протягивает бледных рук с корявыми узловатыми пальцами.