Снова потянулись серые дни в родительском доме. Единственным плодом поездки в Вильну было приобретение книжки Лилиенблюма "Грехи молодости" (Хатос Неурим), которую юноша прочел с душевным трепетом: это была автобиография вольнодумца, который вел в родном захолустье борьбу с фанатиками и бежал от них в большой город, стремясь приобщиться к просвещению. Но молодежь, с которой он встретился, уже отходила от смутных идеалов Гаскалы к русскому образованию, к реализму и позитивизму, которые проповедывались Писаревым и другими передовыми мыслителями. Симон находил на страницах книги отголоски собственных переживаний.

Дед и родители склонны были видеть в постигшей юного (32) пионера неудаче перст Божий. Но Симон был не из тех, кто легко сдается. У него возник новый план: поступить в реальное училище (гимназия без древних языков), а потом пытаться попасть в университет. Такое училище имелось в уездном городе Двинске, и братья Дубновы решили туда перекочевать: их воодушевлял пример Моисея Мендельсона, который пешком пришел в Берлин, движимый жаждой знания.

Жизнь в Двинске была еще суровее виленской: тесная нестапливаемая каморка, вечное недоедание; рьяная зубрежка учебников и жадное чтение книг в бессонные часы при тусклом свете керосиновой лампочки. Деньги от отца приходили нерегулярно. "Уже более полутора месяца - пишет Симон в дневнике 9-го января 1878 года - как я перестал есть мясо и питаюсь только хлебом с селедкой и чаем". Запас хлеба юноши покупали на целую неделю и разрезывали на семь равных частей, чтобы не, нарушить нормы. В конце концов, Симон так ослабел, что не раз вынужден был бросать учебники и в изнеможении пролеживать долгие часы на диване. Книги, как всегда, играли доминирующую роль в его жизни. Сильное впечатление произвела на него "История евреев в Средние века" Деппинга. По прочтении этой книги он пишет в дневнике: "Несмотря на то, что я... не могу найти сочувствия в моей привязанности к еврейской нации... во мне всё более растет любовь к нашей национальности, отбрасываемой как ничтожная вещь нашей молодежью". Но это лишь временное, навеянное чтением настроение; мысль юноши неуклонно втягивалась в русло космополитизма. Особенно способствовала этому "История цивилизации" Бокля, показавшаяся Симону настоящим откровением. Впервые предстала пред ним строгая закономерность исторических явлений, взаимодействие законов природы и духа в процессе развития цивилизации. Его поразила мысль Бокля о превосходстве умственных факторов над нравственными в динамике истории. Космополитическая тенденция одновременно пугала и прельщала недавнего ученика иешивы. "Этот великий свободомыслящий подкапывает чувство любви к национальности" - смущенно признается он в дневнике.

В обстановке голода, холода и затворничества работа по подготовке к экзаменам не спорилась. Лежа на жестком диванчике, юноша декламирует грустные стихи о ранней, (33) преждевременной смерти Боклевский рационализм не убивал увлечения поэзией. Вскоре двинский период оборвался так же внезапно, как виленский: упрямые пионеры вынуждены были капитулировать перед физической слабостью. Доведенные голодом до полного изнеможения, они решили вернуться на время к родному очагу, а потом продолжать подготовку к экзаменам в соседнем губернском городе Могилеве, где можно было расчитывать на помощь родных и знакомых.

Мстиславская молодежь с уважением смотрела на добровольных "мучеников науки". Новые веяния проникали в ту пору в самые глухие углы. В Мстиславле возник кружок самообразования, организованный молодежью из состоятельных семейств. Центром деятельности кружка была та небольшая библиотечка, которая в свое время снабжала Симона первыми русскими книгами. Теперь она помещалась в доме купца Хаима Фрейдлина; заведывали ею его дочери - Ида и Фанни, недавно окончившие местную частную школу.

С единственного уцелевшего девичьего снимка Иды Фрейдлиной задумчиво и слегка недоуменно глядят кроткие карие глаза. Светлые волосы гладко причесаны, нежен и строг тонкий овал, целомудренна складка сжатых губ. Спокойная, не бросающаяся в глаза, сама себя не сознающая красота.

Девушка, спустя несколько лет связавшая свою жизнь с трудной судьбой мечтателя и скитальца, выросла в обстановке уютного зажиточного дома. Мать ее, Мера (Мириам) Фрейдлина, и под старость сохранила черты редкой красоты. Рассказывали, что когда она была стройной шестнадцатилетней девушкой с золотыми косами до колен, в нее без памяти влюбился польский помещик из окрестностей Мстиславля. Молодые люди тайно встречались и переписывались, пряча письма в дупло старого дуба, но были выслежены. Встревоженные родители наскоро выдали романтическую дочку за рекомендованного сватом немолодого хасида. Овдовев, Мера вышла замуж по собственному выбору за солидного купца; дочки от второго брака были ее любимицами. В зрелые годы это была властная, величавая женщина, твердой рукой управлявшая домом, умело помогавшая мужу в делах. Дочери, круглолицые, кареглазые, с правильными, как у матери, чертами лица, походили друг на друга только (34) наружностью: младшая сестра Фанни была веселая, кокетливая, Ида - задумчивая, строгая, молчаливая.

Возвратясь из Двинска, братья Дубновы выразили желание вступить в библиотечный кружок. Первая встреча членов нового братства состоялась на бульварной площади в лунный зимний вечер. В тиши сонных улиц звонко раздавались голоса молодежи, беседовавшей о книгах, о планах на будущее. Было далеко за полночь, когда Симон проводил сестер Фрейдлиных домой; со ступенек заснеженного крыльца на него застенчиво глянули кроткие карие глаза, и ласковый голос произнес: "будемте знакомы, заходите". Тяжелая дверь гулко захлопнулась. Шагая по сугробам, юноша почувствовал неожиданный прилив бодрости: что-то новое, светлое вошло в его отшельническую жизнь.

Невольные каникулы в родном городе как всегда заполнены были чтением. Бокль подготовил юношу к восприятию рационалистических идей 18-го века. Утверждение, что в жизни народов за "веком веры" неизбежно следует "век разума", стало основой миросозерцания молодого искателя правды, который сам пережил переход от детской религиозности к вере в абсолютизм разума. Некоторую роль в формировании мировоззрения Симона играла и радикальная литературная критика, связывавшая философские проблемы с общественными.