Раньше Эрик думал: лучше быть мертвым героем, чем живым мерзавцем. Вот только герой из него получился так себе. А умирать оказалось ужасно обидно. Принесла же нелегкая этих чистильщиков.

А ведь так здорово начинался день. Яркий весенний день, когда солнце припекало так, что через четверть часа прогулки Эрик засунул шапку и перчатки за пояс. Они с Марой бродили по ярмарке: слушали уличных певцов, хохотали над представлением в кукольном балагане, даром. что большую часть шуток при профессорах лучше не повторять. Смотрели, как мужики пытаются влезть по намазанному жиром столбу за подарками. Те выглядели щедрыми, для простонародья, конечно. Живой петух, цветастый платок, новая куртка.

Один дотянулся было до петуха, но птица, захлопав крыльями, тюкнула мужика клювом по темечку. Не удержавшись на столбе, тот стремительно заскользил вниз. Толпа ахнула. Эрик успел плетением сгустить воздух у самой земли, так что мужик упал точно в студень, не убившись.

– Смотри-ка, петуха так и не выпустил, – сказала Мара. – Здорово ты успел.

Эрик довольно улыбнулся. Наверняка в толпе были и другие школяры, но не у каждого бы вышло так быстро сообразить и так четко сплести.

Мара развернулась к нему, улыбнулась.

– У тебя веснушки, – она коснулась его переносицы. – Солнышко поцеловало.

Эрик перехватил ее руку, поднес к губам. Веснушки и веснушки, эка невидаль, каждый год вылезают, хоть и не рыжий, а русый.

– Лучше ты меня поцелуй. Солнышко обойдется.

Она рассмеялась, потянулась на цыпочках. Эрик обхватил ее за талию, прижимая крепче. Оторваться от ее губ получилось не сразу.

– Мне нравится, – сказала, наконец, Мара. – И ты мне тоже очень нравишься.

Она взъерошила ему волосы. Эрик мотнул головой, откидывая с глаз непослушные пряди. Осенью кто-то подмешал ему в порошок мыльного корня смесь, воспламеняющуюся от воды. Ожоги тогда залечили быстро и чисто, наставник был мастером исцеляющих плетений. Не осталось даже намека на шрамы, но пришлось остричься почти наголо. За зиму пооброс, конечно, но в зеркало лишний раз смотреть не хотелось: велика радость видеть, стал похож на простолюдина после тифа.

Впрочем, зачем парню в зеркало заглядывать? Бриться, разве что. И то пока не каждый день приходилось.

Тот случай был один из немногих, когда вмешались преподаватели. Обычно считалось, что школяры трех выпускных лет способны сами разобраться, против кого дружить и как встроиться в неявный табель о рангах, так что взрослые контролировали лишь малышей – но не когда шуточки напрямую угрожали жизни. Зачинщик исчез. Его подпевале, который сам в той проделке не участвовал, Эрик подсыпал в постель порошок, вызывающий чесотку, и на этом счел историю законченной.

Он снова тряхнул головой, ругнулся. Чмокнул Мару в нос. Холодный.

– Замерзла? – спросил Эрик. – Пойдем, погреемся. Пирогов хочешь?

***

После яркого весеннего солнца таверна казалась полутемной. Эрик, пропустив Мару вперед, замешкался в дверях, давая привыкнуть взгляду. Кто-то толкнул в спину, ругнулся. Эрик обернулся.

– Мешаю, добрый человек?

Демонстративно поправил рукав, по-прежнему стоя в дверном проходе. Солнце блеснуло на серебряном браслете школяра. Толкнувший сглотнул.

– Нет-нет, господин. Прошу прощения.

Эрик кивнул, злорадно позволил себе помедлить еще несколько мгновений, чтобы этот в следующий раз думал, на кого рот разевает. Формально у одаренных – даже полноправных магистров, не то что школяров – не было ни власти, ни права владеть землей и людьми, ни возможности наследовать. Но у них был Дар. Солнечный и все земли вокруг принадлежали университету, имя и титул прежнего владельца забыли давным-давно. А в столице, сам король, говорят, прислушивался к советам тех одаренных, что оказались при дворе.

Эрик за руку подвел Мару к столу. Подальше от входа, чтобы не мешал сквозняк. Огляделся: народа полно, служанки, мельтешат туда-сюда. Хозяин, предвидя наплыв гостей во время ярмарки, явно нанял новых. Хлопотливых, но бестолковых.

– Сам схожу, ждать неохота.

Пахло в трактире так, что живот подвело, хоть Эрик давно успел забыть, что такое настоящий голод. Он подошел к стойке – народ торопливо подался в стороны. Заказал две кружки пива и пирог с осетриной: после долгой прогулки хотелось есть. Служаночка, проходя мимо, задела крутым бедром, пискнула, захлопав ресницами, мол, прошу прощения, господин. Он улыбнулся, оглядев ее с головы до ног – девчонка и правда была хорошенькой, чего бы не посмотреть – снова отвернулся к хозяину. Если кидаться на всех хорошеньких девчонок, что улыбаются одаренному, ни на что другое времени не останется. Трактирщик долго ждать себя не заставил: собрал небрежно брошенные монеты, взамен выставив тарелку с пирогами и две кружки пива. Эрик едва заметно кивнул служанке, та подхватила еду, понесла следом.

Около Мары уже крутился какой-то хлыщ в ярком плаще, кто-то из благородных, заглянувших на ярмарку. Эрик едва заметно приподнял бровь – красавчик тут же исчез. Мара рассмеялась. Эрик бросил служанке медяк, сел. Зажег светлячок, чтобы не сидеть в полутьме.

Пироги тут всегда были отличные, даром, что рыба – еда для простонародья. Ничего, и благородные не брезговали. И…

– Чистильщики. – негромко сказала Мара.

Эрик отставил кружку. Глаза бы на них не глядели.

В дверь зашел мужчина, лет тридцати, высокий, темноволосый и сероглазый, с узким породистым лицом, хоть и подпорченным загаром. Перстня магистра он не носил. Зато на зеленом плаще переливалась разноцветными бликами застежка в виде четырех языков пламени. Говорили, такой сплав можно получить лишь плетением, секрет которого знали только чистильщики. По таким застежкам их и узнавали.

Мужчина, повертев головой, пристально уставился на компанию, сидевшую за столом у двери, поближе к свету и свежему воздуху. Бормоча извинения, мужики подхватили еду и кружки, исчезли, будто ветром сдуло.

Следом за первым в дверь шагнула девушка, на вид немного старше Эрика. Рыжие кудри засветились на солнце золотым ореолом и погасли в полумраке трактира. Девушка устроилась на лавке с ногами, прислонилась к стене, закрыв глаза и, казалось, потеряла интерес ко всему вокруг. Перстня на ее пальцах тоже не было. Третьим оказался смуглый мужчина лет тридцати пяти – Эрик подумал, что все виденные им чистильщики были намного моложе. Потом накинул еще лет пять, разглядев серебряные пряди во вьющихся мелким бесом волосах и бороде. Одаренные не носили бороды, оставляя растительность на лице уделом пустых. Но многие чистильщики словно демонстративно пренебрегали приличиями. Вот как этот, например.

Чистильщик оглядел трактир, прежде чем сесть. Глаза у него были черные, жуткие, так что невольно вспоминались деревенские байки про дурной взгляд. И тоже без перстня. Словно специально показывают, что принадлежность к одаренным им не важна. Вот знак ордена – другое дело.

Эрик снова посмотрел на дверь, ожидая четвертого, но больше никто не появился. Странно.

– Давно их не было, – негромко произнесла Мара, пристально разглядывая мужчин.

Эрик мысленно поморщился, проследив ее взгляд. Впрочем, будь на их месте кто другой, он не обратил бы внимания: смотреть – не трогать. Но пялиться на чистильщиков… Когда-то такой же отряд проходил через его родную деревню. Отец припоминал это матери все те годы, что Эрик жил в его доме. А самому ему не говорил об этом только ленивый – кличку «ублюдок» он выучил раньше чем имя, а драться пришлось научиться едва ли не до того.

– Пойдем отсюда. – сказал он, парой глотков опустошая кружку.

В конце концов, дожевать пирог можно и на ходу. Тепло сегодня, впору и плащ скидывать. Погуляют чуть дольше, прежде чем снова садиться за учебники.

– Дай доесть. – Мара снова глянула на чистильщиков. Те о чем-то переговорили вполголоса. Тот, что казался постарше, перевел взгляд на одну из служанок – те уже вились вокруг аж втроем – и так же негромко начал что-то заказывать. Породистый уставился на Мару, широко улыбнулся.