Затем однажды ночью Ангербода проснулась от очередного короткого и беспокойного сна, почувствовав столь резкую боль в животе, что некоторое время она не могла даже пошевелиться. Когда ей наконец удалось сесть, то она почувствовала нечто влажное и, нахмурившись, потянулась вниз, проверяя кровать, сорочку, внутреннюю сторону бёдер.

Её рука оказалась мокрой от крови. В тот же миг она осознала, что ребёнок внутри неё не шевелится. Женщина попыталась вспомнить, когда он двигался в последний раз, но, так как обычно днём он пребывал в покое, ей так и не удалось этого вспомнить.

Внезапная паника охватила её. Она была на достаточно большом сроке беременности, чтобы дитя смогло выжить в случае досрочного разрешения от бремени, но какой-то инстинкт подсказывал ей, что сейчас происходит что-то неправильное, что её связь с новой жизнью, растущей в ней, медленно затухает. Ребенок внутри умирал, и к тому времени, когда она родит, может быть уже слишком поздно, чтобы спасти его.

Её мысли метались в поисках выхода. Есть ли какие-нибудь зелья, чтобы помочь? Хоть что-то? Подходящие заклинания? Ведьма чувствовала, что её постельное белье намокает от крови всё сильнее, и сдавленный стон сорвался с её губ, когда она, вцепившись в меха и одеяла, прижалась спиной к стене пещеры и свернулась калачиком на кровати. Женщина всё думала и думала – и ничего не могла придумать.

Её сердцебиение ускорилось, и это сделало единственный имеющийся в её распоряжении вариант ещё более очевидным – она позволила ритму крови, равномерному, как стук барабана, убаюкать себя в трансе.

Ба‐дум, ба‐дум, ба‐дум.

Она погрузилась в сейд, даже не задумываясь, отбросив свое тело, как змея сбрасывает кожу. Её губы произносили слова, о знании которых она не подозревала. Священные слова. Песнопения, зовущие дитя, её дочь, обратно. Ангербода чувствовала, что почти добралась до Иггдрасиля, когда потянулась за душой ребёнка, практически скользнула кончиками пальцев по ткани бытия, соединяющей Вселенную воедино. К счастью, дитя не успело уйти далеко, но если бы дело дошло до этого, колдунье, конечно, хватило бы смелости даже встряхнуть Мировое Древо.

Наконец Ангербода почувствовала присутствие дочери и, мысленно ухватившись за это ощущение, призвала искру жизни вернуться в её тело. И пока ведьма повторяла нужные слова снова и снова, её собственная боль начала утихать. Потом, наконец, она почувствовала, как ребёнок пинается.

Женщина заплакала бы от облегчения, если бы не была так напугана. Утром она обнаружила, что всё ещё лежит свернувшись калачиком на кровати, в грязной сорочке, меха и одеяла валялись в беспорядке вокруг, испачканные в пятнах крови. Она оцепенела от шока, но, по крайней мере, с малышом снова всё было в порядке.

В тот день ей потребовалось много времени, чтобы собраться с духом и встать с постели, а затем набрать воды, умыться, всё постирать и поесть. Тогда же она поняла, что всё ещё слишком расстроена, чтобы плакать.

Сны начались в ту же ночь.

Проведя большую часть дня без сна, но в постели, Ангербода после ужина подбросила ещё несколько поленьев в очаг, зажгла свечи для лучшего освещения и устроилась в кресле, чтобы подшить манжету на одном из своих старых платьев. Вскоре она отвлеклась от рукоделия и не успела опомниться, как задремала.

Позже она не сможет сказать, спала она или ещё бодрствовала, когда почувствовала чьё-то присутствие. Ощутила, как кто-то кружит вокруг неё. Призывает её так же, как она звала свою дочь. Произносит слова, которые она знала и не знала одновременно. Выманивает её. Вытаскивает из убежища и сталкивает в глубины сейда.

Кто-то заметил, что произошло ночью.

И этот кто-то от неё чего-то хотел.

Она погружалась всё глубже и глубже, чувствуя, что уже почти задевает край тёмной бездны – чья-то воля, казалось, подталкивала её, побуждала заглянуть за грань, нырнуть с головой в непостижимую пустоту.

Нет.

Ей было известно, что там, внизу, известно ещё с того времени, когда она была Гулльвейг и жила сейдом, – и, спустившись туда, она вернется, постигнув тайны, к обладанию которыми не стремилась.

Тайны, которые ей знать не следовало. То, о чём никто не должен знать.

Она так и сказала Одину, когда отказалась погрузиться в бездну ради него, и за это её сожгли. Трижды. Это не может быть снова он, подумала Ангербода, но не могла разобрать, чьё присутствие ощущает. Присутствие Одина в своём сознании она ощутила бы сразу же, но неизвестный не показывался ей. Неужели его мастерство владения сейдом настолько возросло, что теперь он может полностью сокрыть себя?

– Нет, – снова подумала она. – Оставь меня в покое.

Она сопротивлялась, отстраняясь всё дальше, пока не почувствовала, как безликий голос с удивлением отступил. А потом пришёл в ярость.

Колдунья резко очнулась, когда тяжёлое шерстяное платье соскользнуло с колен и свалилось кучей у ног. Её грудь тяжело вздымалась, а руки дрожали, когда она поднялась с кресла и с трудом наклонилась, чтобы поднять шитьё. Когда ей удалось снова сесть на своё место, она поняла, что слишком устала, чтобы продолжать рукоделие, но не настолько, чтобы снова рискнуть провалиться в сон, поэтому она не знала, чем заняться. Впервые с тех пор, как она решила поселиться в Железном Лесу, Ангербода отчаянно пожалела, что она так одинока.

Однажды летним утром Ангербода спустилась к ручью, что было непростой задачей на её сроке беременности. Она долго сидела, наслаждаясь тишиной и успокаивающим журчанием воды, пока не услышала шелест листьев – из-за деревьев на другой стороне ручья показалась Гёрд с полной корзиной белья. Ангербода нервно приподнялась и поздоровалась с ней, а ётунша первым делом поинтересовалась:

– Знаешь, что Скади вышла замуж?

– Да, слышала некоторое время назад. Не хочешь присоединиться ко мне? Я планировала искупаться, но никак не могу собраться с силами.

Предложение было сделано больше из вежливости, но тем не менее великанша перепрыгнула через несколько камней на другую сторону ручья и села рядом на берегу.

– У меня для тебя кое-что есть, как и обещала.

Она порылась в корзинке и извлекла лоскут мастерски сотканного некрашеного полотна.

– Это головной убор, – пояснила Гёрд, протягивая его ведьме. – Я пришла к выводу, что мамины слишком вычурны для твоего гардероба. У неё все шелковые, или крашеные, или парчовые, с золотыми нитями и узорными плетёными лентами. Не обижайся, но ты одеваешься намного проще, чем она.

Ангербода вынуждена была признать её правоту.

– Спасибо, Гёрд. Убор прелестный, и я буду носить его с удовольствием.

– А если ты захочешь его немного украсить или просто удобнее закрепить на голове, – добавила девушка, – то вот немного ленты, не суди строго, я сама её сплела. – Из сумки она вытащила длинную полоску с узором из синих и зелёных завитков с жёлтыми акцентами. – Но это можно носить и как пояс. Или разрезать и отделать этим платье.

– Твоя работа восхитительна, – с благоговением произнесла Ангербода, приняв ленту и пробежав пальцами по туго сплетённому орнаменту. – Спасибо тебе. Я буду беречь её.

Гёрд просияла.

– Всегда пожалуйста. И это ещё не всё. – Она достала из корзины несколько льняных свёртков, мягких, но объёмных. – Это пелёнки для ребёнка. Моя мать сшила их в подарок – твои зелья исцелили болезнь отца прошлой осенью, и она бесконечно благодарна. Когда Скади сообщила нам, что ты в тягости, мама настояла на том, чтобы сделать для тебя что-то особенное.

– Пожалуйста, поблагодари её от моего имени, – искренне сказала Ангербода. – Это щедрые дары.

– Это самое меньшее, что я могу сделать, – сказал Гёрд, поёживаясь и не глядя на неё. – За то, что была так невежлива с тобой прежде. Я прошу прощения.

– Я и сама была не так уж приветлива. И мне тоже очень жаль. Но скажи мне… Это Скади тебя подговорила?