Гермиона снова начала чувствовать себя самой собой, несмотря на все, что ей пришлось пережить за последний год. В течение нескольких недель она чувствовала, что все будет хорошо, впервые за долгое время.

А потом начались сны.

Поначалу они были безобидны, и она едва ли заметила это изменение, поскольку частота кошмаров начала уменьшаться. Иногда там появлялся Малфой, но просто присутствовал и ничего больше.

Но через несколько недель его присутствие стало более частым, как будто ее разум выталкивал его на передний план из подсознания — как будто открылся шлюз.

Кошмары практически исчезли, но сны, в которых фигурировал Малфой, были почти тревожными. Иногда он насмехался над ней с другого конца комнаты, а иногда улыбался ей, и эта медленная кривая усмешка растягивалась на его лице, а серые глаза искрились теплом и озорством.

Они разговаривали и смеялись вместе, и версия Малфоя, спрятанная в ее снах, как будто давала ей надежду. Может быть, в нем была какая-то сторона, с которой она все-таки сможет поладить.

Но в классе, в часы ее бодрствования, он предлагал ей только холодность.

Ее охватило отчаяние от огромного несоответствия между ее снами и реальностью, и Гермиона поймала себя на том, что ей хочется, чтобы он поговорил с ней так же, как летом. Она постоянно вспоминала то время, когда они обедали в Хогсмиде, как они подначивали друг друга за их пристрастия в еде, несмотря на то, что это было весьма скудное воспоминание, чтобы цепляться за него.

Если бы у них была такая возможность, в конце концов…

Ей нужно было это знать.

Ночь за ночью ее сны становились беспокойными, и она могла чувствовать это без всякого контекста, что беспокойство было в самой ее душе. Малфой в ее снах стал всем, чего она хотела.

Но Малфой, который существовал в реальности, был совершенно другим.

*

Когда сентябрь сменился октябрем, теплота позднего лета рассеялась, оставив после себя прохладный осенний ветерок. Подстегиваемая волнениями в своей душе, Гермиона обнаружила, что бродит по окрестностям, наблюдая за угасанием солнца над озером, блестящую россыпь оранжевых и золотых бликов.

Усталость брала свое, и почти каждую секунду она чувствовала, как веки ползут вниз, настолько сильно, что она едва справлялась со своими заданиями и с желанием в очередной раз сходить в Больничное крыло, чтобы попросить у мадам Помфри о каком-нибудь зелье сна без сновидений.

Зелья не срабатывали, и она не была удивлена: магия напитка не вытеснила магию связи.

Приблизившись к озеру, Гермиона вздрогнула от неожиданности и увидела Малфоя, который сидел, прислонившись спиной к широкому стволу дерева. Его глаза были слегка закрыты, но он приоткрыл один, развернувшись к ней лицом.

— Прости, — выдохнула она, чувствуя, как краснеют ее щеки. В последний раз, когда они разговаривали, он недвусмысленно выразил свою позицию по этому вопросу. — Я не хотела тебя беспокоить, я пойду.

Когда она повернулась, прижимая руки к груди в ознобе, который не имел никакого отношения к ветру, она остановилась из-за его голоса, чувствуя, как он эхом отзывается в ней.

— Грейнджер.

Гермиона заколебалась, наполовину отвернувшись от него, напряжение сотрясало все ее тело, когда снова воцарилась тишина.

Он глубоко вздохнул и сказал:

— Ты можешь остаться здесь, если хочешь.

Когда она повернулась к нему, недоверчиво глядя в ответ, он поморщился и подвинулся: ширина дерева была достаточно большой, чтобы едва вместить их обоих. Он, конечно же, не мог ожидать, что она сядет так близко.

Но по мере того, как она смотрела на него все дольше, что-то изменилось в выражении его лица, и она могла видеть это в тот момент. Малфой был совершенно измотан. Темные тени залегли под его глазами, плечи опустились, а кожа стала более бледной, чем обычно. Его веки затрепетали, закрываясь, и он заморгал, глядя на нее с тихим «пожалуйста».

Нервы сплелись в клубок у нее в животе, и она села рядом с ним на траву. Ее плечо едва коснулось его плеча, а он даже не попытался отодвинуться.

Почувствовав некоторое облегчение от его близости, Гермиона выдохнула:

— Ты не спишь.

Долгое, медленное покачивание его головы.

— А ты?

— Нет, — ответила она. Его плечо прижалось к ее плечу чуть сильнее, контакт сотворил что-то с ее душой, что она не могла полностью понять, и она почувствовала, что напряжение, которое она несла в себе в течение многих недель, немного спало.

— Я не знаю, — начал он хриплым и неуверенным голосом. Откашлявшись, Малфой заговорил громче: — Я не знаю, что делать в этой ситуации. Я пытался дать тебе свободу.

Гермиона почувствовала его боль в своем сердце и прошептала:

— Это не работает.

Малфой снова покачал головой и повернулся к ней, прислонившись щекой к стволу дерева так, что свободные пряди его челки коснулись ее щеки. — Я чувствую, что исчезаю, — тихо признался он.

— Я не думаю, что здесь есть правильный ответ, — сказала она, набираясь мужества откуда-то из глубины души. — Но это… то, что мы сделали, кажется неправильным.

Он ответил только резким вздохом.

Никогда прежде она не видела Малфоя таким уязвимым, и все же он лежал рядом с ней — совершенно открытый. Каждая клеточка ее тела ревела о том, что нужно заключить его в свои объятия. Но вместо этого она наклонила свою голову к нему, так что его лоб прижался к ее волосам. Он судорожно и прерывисто вздохнул.

Его слова причинили боль, и она почувствовала вибрацию его голоса.

— Я не должен был пытаться оттолкнуть тебя.

— Мне нужно, чтобы ты кое-что мне объяснил, — сказала она. Он что-то напевал ей в волосы, а Гермиона пристально смотрела на озеро. Каждая клеточка ее существа чувствовала, что она висит над какой-то пропастью, которая может определить исход всей ее оставшейся жизни. Она была готова прыгнуть, но не хотела, чтобы ее толкнули. — Ты никогда раньше не заботился обо мне… ни капельки. Так скажи мне, пожалуйста, разве это не похоже на магическое принуждение?

Малфой долго молчал, пока его дыхание не выровнялось, и она не была уверена, что он не заснул. Наконец он потянул за один из ее локонов, позволив ему вернуться на прежнее место, после чего поднял голову и посмотрел ей в лицо.

— Я не знаю, Грейнджер. Я задавал себе тот же вопрос столько раз, что не могу сосчитать, — глядя в сторону озера, Малфой рассеянно пожал плечами. — Все, что я могу придумать, это то, что эта магия намного сильнее всего остального. Включая наше прошлое, — подумав немного, он добавил: — Я понимаю твои колебания, поверь мне.

— Но ты думаешь, что это прекрасно, — прошептала она, не в силах встретиться с ним взглядом. — Ты считаешь, что мы должны слепо верить в магию.

Он наклонил голову назад-вперед, все еще прижимаясь плечом к ее плечу.

— Скажи мне, что это не лучшее, что ты чувствовала за последние недели. Прямо сейчас.

— Я не могу, — она с трудом сглотнула. — Не могу найти в этом никакого смысла.

Словно почувствовав ее скрытое стремление понять, он кивнул и перевел взгляд на озеро.

— Попробуй взглянуть на это так: с первого курса мы крутились друг вокруг друга, но ничего не было, потому что мы всегда были врагами. Нашим душам нечего было искать друг в друге… и мы были всего лишь детьми. Но мы здесь живем с июля.

Во рту у нее пересохло.

— Мы все больше узнаем друг друга, и ничто больше не отталкивает нас друг от друга. Как ты думаешь, он как-то активировал что-то?

— Вполне возможно, — задумчиво произнес он. — Другой моей мыслью было то, что наша осведомленность о ситуации путем нахождения фотографий освободила… это.

Это было подходящее описание для ситуации, которая теперь овладела ими, ведь Гермиона тоже не могла выразить ее словами.

Но он поморщился и добавил:

— Здесь не так уж много документов по этому поводу, я смотрел.

— И я тоже.

После долгого колебания он снова посмотрел на нее, и в его взгляде было что-то мягкое.