– Так вот! – «щелк-щелк», мама в бешенстве трясет зажигалку. – Знаешь, что твой Супермен удумал? Засунуть меня на принудительное лечение, а тебя сдать в «социальную службу». Это где это видано, мать с ребенком разлучать? Они там и меня залечат до смерти, и тебя заодно! Кто тебя за язык тянул? Никогда, говорю, никогда не доверяй чужим! Никому мы не нужны на целом свете. И ты жив и на свободе, пока я рядом! – она метнулась к шкафу и выгребла оттуда большой потрепанный чемодан и спортивную сумку. – Собирай-ка вещички! К Дедуле поедем.

В автобусе мама злиться перестала, зато стала тихой и грустной. Я прислонился лбом к оконному стеклу и смотрел, как один за другим исчезают из нашей жизни знакомые домишки, почтовое отделение, заправка, таверны вдоль дороги.

– Ну надо же… В кои-то веки познакомилась с интересным мужчиной, на него и положиться можно, и все такое… И вот на тебе, опять надо уехать. За что мне все это, Боже, ну за что?

Голос у мамы стал плаксивый, и я решил сменить тему:

– А Д-д-дедуля, он какой?

– Что? А, Дедуля… Нормальный старикан. Сколько себя помню, он всегда хотел сюда, в Испанию. А мама моя – ни в какую… Когда ее не стало, папа сказал, что в Румынии его ничего больше не держит, и мы сюда подались. Я тогда чуть старше тебя была. Но, знаешь ли… Не хватает ему душевной тонкости, чтобы понять такую сложную натуру, как я. Поэтому ему от меня было одно расстройство. Из дому меня выгнал, представляешь? Может, думал, я вернусь и буду жить по его правилам. Но я тогда ужасно на него рассердилась, решила доказать, что сама могу свою жизнь устроить. Решила, что встану на ноги и вернусь вся такая важная, при деньгах, при муже. Но все не так просто оказалось, сынок. По-испански я тогда «ни бум-бум», пришлось работать где попало. Хотела на университет накопить, ведь без образования точно не разбогатеть. Потом ты появился, и все навалилось-закрутилось… Надо было раньше гордость свою побороть и навестить его. Но – лучше поздно, чем никогда, да, малыш? – мама вздохнула и стала рыться в сумочке. Выудив оттуда мятую бумажную салфетку, она положила ее себе на колено и стала распрямлять ладонью. – Он меня до сих пор любит. И тебя полюбит, вот увидишь.

– А ему можно доверять?

– Дедуле-то? – мама высморкалась, повернулась ко мне и, наконец, улыбнулась. – Ему точно можно. Он же – свой. Уверена, он нам обрадуется! Ну ладно, дорога долгая, я, пожалуй, вздремну. – Вскоре она уже спала на моем плече. Мокрая салфетка выпала из ее руки, но я не стал поднимать: пусть лучше мама спит, чем плачет.

Я не понял, обрадовался нам Дедуля или нет. Он посмотрел на маму, на наш багаж, на меня, топтавшегося позади мамы, вздохнул и сказал: «Вот такие вот, значит, дела». И пошел ставить чайник. Мама обернулась и сказала, что он обрадовался, просто немного растерялся. И решительно потащила нас, меня и чемодан, в дом, вслед за Дедулей.

У Дедули мне понравилось: жил он недалеко от моря, а еще у него был гараж. Машины, правда, там не было, зато обнаружилось много замечательных старых вещей: ржавый велосипед, рогатая печатная машинка, у которой не хватало клавиш Е и С, приемник из дерева, который работал, только если его вынести на улицу, даже часы с кукушкой. Вернее, без кукушки, но с домиком для кукушки.

В общем, много было в том гараже всяких занимательных штуковин. Я мог часами их трогать и рассматривать, сам или с Дедулей. Он даже предложил вместе починить велосипед, чтобы я на нем катался.

Какие-то старые вещи Дедуля ремонтировал и отвозил продавать на «барахолку», а какие-то, наоборот, приносил домой, и мы придумывали, как их исправить.

Иногда маме становилось плохо, и ей опять приходилось колоть лекарство. Дедуле это совсем не нравилось, он сердился и говорил, чтобы она «прекращала это дело», но мама его не слушалась. Видимо, ей было слишком больно. Да и вообще, сложной она была натурой, Дедуле такую не понять.

Однажды мама объявила нам с Дедулей, что ей надо уехать, «чтобы устроить личную жизнь». А как только она ее устроит, сразу за мной вернется. Дедуля сделался очень сердитый на маму и сказал, что она не имеет права так поступать, ведь он уже совсем дряхлый и один со мной не справится. А еще, что «по уму» надо бы меня определить в «специальное заведение». 

Тогда мама заплакала и начала просить ее отпустить, говорила, что у нее на отца вся надежда, и другого «такого шанса» у нее не будет. И что специальные заведения – для агрессивных и идиотов, а я не агрессивный и не идиот. Поэтому лучше я буду жить с Дедулей и ходить в обычную школу. И он, как ее отец, просто обязан нам помочь. Потом она вдруг бросилась к нему на шею, не дожидаясь ответа, и стала его целовать. Дедуля стоял, смотрел на меня через мамино плечо и ничего не говорил.

На следующий день мама уехала.

Я продолжил помогать Дедуле в гараже, а еще меня он меня «пристроил» в новую школу. Я было расстроился, но там меня совсем не обижали, потому что в моем классе была одна мелюзга. Да и на уроках я уже не боялся казаться совсем глупым, ведь многое из того, что мы проходили, казалось знакомым.

Про «специальное заведение» Дедуля вспоминал все реже, только когда сердился. Про маму он мне сказал, что она хоть и «непутевая», новая любовь может ее вылечить, поэтому она уехала ее искать. И мне оставалось только ждать.

Мы ездили вместе с Дедулей на барахолку, где оказалось почти так же интересно, как на ярмарке, куда мы ходили с мамой. Там тоже продавали сладости, правда, не было аттракционов. Зато у нас был свой столик, где Дедуля бережно раскладывал починенные и начищенные вещицы. У столика останавливались люди, разглядывали все эти прекрасные предметы, брали в руки, вертели так и сяк и показывали друг другу. Про каждую из них Дедуля рассказывал удивительные истории, и люди «ахали» и «охали», и уносили наши вещицы с собой, очень довольные. Отдав Дедуле взамен свои деньги.

Бывало, кто-то начинал торговаться. Дедуля в ответ тоже торговался, но без особого желания. Он бы вообще не стал этого делать, если бы не был румыном. «А румын, – вздыхая, говорил Дедуля, – торговаться должен уметь и любить». А он – умел. Поэтому из схватки с ним редко кто выходил победителем. Ну, сами виноваты.

Когда возле нас останавливалось много людей, и каждый что-то покупал, Дедуля радовался хорошему дню, у него блестели глаза, и он трепал меня по затылку, а по дороге домой даже напевал:

Из края в край вперед иду,

Малой всегда со мно-ою,

Под вечер кров себе найду,

Малой всегда со мно-ою.

Подайте грошик нам, друзья,

Малой всегда со мно-ою.

Обедать, право, должен я,

И мой Малой со мно-ою.

Песню эту написал великий композитор, который был совсем-совсем глухой. Писал он, ясное дело, не про меня, а про какого-то сурка. Я не знал, чему больше удивляться: что глухой может писать песни, или что великому композитору приходилось попрошайничать.

Эту и многие другие необыкновенные истории мне рассказывал Дедуля, я обожал их слушать и, как мог, запоминал.

В один такой удачный день Дедуля, пересчитав вырученные деньги, сказал: «Ну что, Малой, пойдем-ка теперь отметим это дело в приличном заведении!» Я разволновался: вдруг окажется, что моя мама теперь работает именно в этом приличном заведении? Так мы впервые пошли в Таверну.

Мамы там не было. Заведение было набито людьми, они болтали на разные лады, ели и смеялись, и пахло там хорошо, по-домашнему. Хозяева очень тепло встретили Дедулю, поздоровались по-румынски и по очереди его обняли. Я даже решил поначалу, что они какие-нибудь наши родственники. Но Дедуля потом сказал, что они не родственники, а просто очень хорошие люди, и я страшно загордился от того, что ему рады такие хорошие люди.