Пятиклассники были готовы выполнять отдельные поручения, но чтобы всем вместе - такое случалось редко. Вот когда к нашим делам подключались старшие воспитанники, воз трогался с места. Семиклассники не только были терпеливей моих малышей, но представляли конечный результат наших репетиций и за уши вытаскивали мальчишек из мастерских.
Да, на репетициях начали появляться едва уловимые дружеские связи между моими ребятами, но ни на что это особенно не влияло - разве что ссор в классе стало чуть меньше.
В который раз я отмечал для себя полезность общих дел младших и старших. Малыши, допушенные в круг семиклассников, принимали их отношение к репетициям, а старшие воспитанники, хоть в малой степени, брали на себя роли взрослых людей, и мне не нужно было следить за порядком или уговаривать главного героя наконец-то выучить текст.
И все-таки наше лицедейство до коллективных целей не дотягивало. В других интернатских делах я тоже ничего нужного для сплочения класса углядеть не мог. Делалось для ребят много:
"Огоньки", всякие пионерские сборы, конкурсы, спортивные соревнования. Но такого дела, о котором мечтают ночами, у нас не было. Временами у меня появлялось ощущение бесполезности своей работы. Все, что я мог, это потребовать выполнения режимных моментов и проконтролировать выполнение уроков. Ну еще развлекать ребят и немного образовывать их. За два года работы в школе я никогда не задумывался, что получится из моих учеников в будущем - вполне хватало сегодняшних забот.
Теперь же, возясь с пятиклассниками, я все чаще беспокоился об их дальнейшей судьбе - чтобы не выросли они склочными людьми, себялюбцами, чтобы помимо бытовых забот появились бы у них духовные интересы, и чтобы жить рядом с ними было надежно другим. Но как это сделать, я не знал.
Туристский лагерь
Я стоял в тихом вестибюле возле наших стендов с фотографиями последних соревнований. Ребята давно улеглись, разошлись по домам воспитатели, и притемненный интернат казался немного другим, торжественно-строгим, без привычных голосов, стука посуды в столовой и гула станков в слесарной мастерской.
Я часто уходил последним и потому удивился, услышав на лестнице медленные шаги. Подошла директор интерната, Валентина Ивановна, строгая и резкая женщина, скупая на похвалу и вгонявшая в страх молодых учителей своими вопросами: " Вы почему сидите без дела? Ах, нет урока. И нечем заняться? Ну-ну ". Учительская молодежь, заметив директора в коридоре, ускоряла шаг, показывая, что безумно торопится, а Валентина Ивановна останавливалась и сверлила свеженьких специалистов подозрительным взглядом.
Мне встреча с директором ничем не грозила - время было позднее, но Валентина Ивановна не изменила своей привычке:
- Вы почему еще здесь?
- Да вот, любуюсь стендами.
Валентина Ивановна взглянула на фотографии, и я уже приготовился к неизбежным замечаниям.
- Мне бы ваши заботы, - вздохнула Валентина Ивановна. - А я не могу распределить ребят по летним лагерям, - Шефы выделяют сорок путевок. Двадцать, ну, пускай, тридцать выбью еще у кого-нибудь, а остальные где взять?
И тут я, не подумавши, ляпнул:
- Давайте построим свой палаточный лагерь, и все проблемы отпадут.
- Это какой еще палаточный лагерь? - насторожилась Валентина Ивановна.
И я рассказал, как прошлым летом прожил с ребятами десять дней в лесу.
- Надо подумать, надо подумать, - сказала Валентина Ивановна.- До свидания.
Я забыл об этом мимолетном разговоре, но через неделю, случайно встретив меня, Валентина Ивановна резко спросила:
- Что уже сделано по лагерю?
Я сначала не сообразил, о чем речь, а вспомнив наш разговор, развел руками:
- Мы ведь ничего не решали, только поговорили...
- У меня нет времени впустую разговаривать, - оборвала Валентина Ивановна. - Зайдите ко мне.
Валентина Ивановна выслушала меня, быстро задала несколько вопросов, и в этот же день в учительской появился приказ о назначении меня начальником несуществующего туристкого лагеря.
Времени было в обрез - всего два месяца. Я быстренько набросал план необходимых работ и список стройматериалов.
Требовалось не так уж и много: доски для настила под палатки, для стола и скамеек, да кирпичи для печки. Но оказалось, что достать все это законным путем невозможно - сметой такие расходы не предусматривались. Тогда я разослал ребят искать места, где разбираются старые деревянные дома. Как они там разговаривали с начальством - не знаю, но две машины, доверху груженных полусгнившими досками, во двор интерната завезли.
Это были не просто доски, а доски с гвоздями - моя головная боль, потому что покупать их тоже не разрешалось. Оставалось достать палатки. Десять штук было в интернате, а нам требовалось двадцать! Я бегал по организациям, не имевшим к нам никакого отношения, что-то доказывал, особо упирая на заботу партии и государства о детях, и три дышащих на ладан палатки все-таки притащил. Две палатки достал Сергей Михайлович Голицын. Об этом удивительном человеке хотелось бы рассказывать долго. Высокий, худой и слегка сутулый, он смотрел на мир добрыми, чуть прищуренными глазами. За десять лет общения с ним я очень редко видел, чтобы Сергей Михайлович сердился на ребят. Но уж если сердился, то получалось это немного смешно и наивно: он начинал говорить путаясь и слегка заикаясь, а провинившиеся стояли перед ним, ничуть не боясь, изо всех сил стараясь изобразить на лицах полнейшее раскаяние. Отпустив - как он говорил - плохиша и поворчав ему вслед, Сергей Михайлович успокаивался и, обращаясь ко мне, довольно улыбался:
- Как я его распушил, а ?
Сергей Михайлович не был ни учителем, ни воспитателем. Он нес собственный крест, потому что был писателем.
Еще до нашего знакомства я учил ребят ориентированию и глазомерной съемке местности по его книге "Хочу быть топографом", а потом с удовольствием читал "Сорок изыскателей" и "За березовыми книгами" о поисковой работе в путешествиях воспитанников нашего интерната. Потом вышел
"Страшный Кракозавр и его дети", где главным героем был Михаил Владимирович Кабатченко, о котором я еще непременно расскажу. Две последних книги Сергей Михайлович написал для взрослых: "Сказания о белых камнях" с фотографиями Александра Сергеевича Потрясова, учителя по профессии и путешественника по духу, прошедшего с ребятами на байдарках многие реки нашей страны, и "Записки уцелевшего" - книга-воспоминание, книга-исповедь, наверное, главная в его жизни.