"Три дня без еды. Варим кору деревьев. Дисциплина бойцов отличная"
"Еды нет совсем. Вчера пустили под откос эшелон".
"Три человека умерло. Группа подрывников ушла на задание".
"Прилетел самолет. Сбросил продукты. Выдаем банку консервов на пятерых".
Да, одно дело - смотреть даже самые правдивые фильмы о партизанах, и совершенно другое - слушать не всегда связные рассказы людей, переживших такое, что нам, молодым, было трудно вообразить. Мы жили в симферопольской школе, и после таких встреч не было привычного смеха и песен по вечерам. Ребята негромко разговаривали, просматривали собственные записи и документы, переданные нам для музея Вооруженных сил. Впервые юноши мирного времени столкнулись не с романтикой, а с грязными, потными, голодными и кровавыми буднями войны, и я не удивился, когда один из туристов спросил: " Виктор Яковлевич, а мы бы смогли так? "
Нас привели в уютный домик Павла Васильевича Макарова, невысокого и очень худого человека, совсем не похожего на лощеного красавца, адьютанта его превосходитель-ства, каким его изобразят через несколько лет в знаменитом телесериале. Я не буду рассказывать об этой встрече, о том, как плакали наши девчонки, когда Павел Васильевич, придавив стол кулачками старческих рук, негромко запел сложенную партизанами песню о погибших товарищах, и слезы текли по его морщинистому лицу...
Через неделю мы были на кордоне у лесничего Крапивного, богатырского сложения человека, которого вроде и не коснулись года.
- Вон по цей тропке, - показывал Крапивной, - поднимались немци, а Павел Василич косив их с пулемета вот от того камня. Нас четверо, а их, шоб не соврать, человек дватьцать будет. Тут склоны не так, шобы крутые. Бачу обходять они нас.
"Павел Василич, - кричу - тикать надо!" А он ни в какую.
Ну, подхватил его за ноги, за вроде коня в тачанке, и поволок. А он все стрелять норовит. Вон пойдете в тую сторону, там крутяк каменый, по нему и ушли. Пулемет бросить пришлось, да... А Павел Васильич мне потом дулю вставил за отступление, во как.
Павел Васильевич передал нам много документов времен гражданской войны и большие желтые листы немецких приказов, которые расклеивались по городам. Под черным распластанным орлом шли распоряжения о запрещении появляться на улицах без документов, о немедленной сдаче теплой одежды для немецкой армии, о выдаче местонахождения евреев. И внизу каждого приказа - непременное предупреждение: "За невыполнение - расстрел". Потом, когда в школах начали проводиться "Уроки мужества", часто, к сожалению, формальные, я вспоминал нашу крымскую экспедицию и думал, что свой Урок ребята проштудировали сполна.
Мы шли горными тропами к партизанским стоянкам, которые отметили на карте еще в Симферополе. В Крымский заповедник народ пускают не часто, и в то время остатки полуразрушенных лагерей еще можно было найти. Мы собирали стреляные гильзы, подобрали в лесу проржавевшую трехлинейку, а ствол миномета нам подарил лесничий Крапивной: "Вон он ворота подпирает. Берите, отслужил красавец. ".
С Гурзуфского седла мы спускались мимо Артека, и с какой завистью смотрели на нас прилипшие к чугунной ограде чистенькие пионеры в белых рубашках и синих шортиках!
Свой постоянный лагерь мы поставили в совхозе под Алуштой. В клубе дали большой концерт, вечерами у палаток собиралась местная молодежь, я читал стихи, и все вроде было хорошо. Но что-то постоянно тревожило меня.
Вот съездили в Ялту, но не пошли в Никитский ботанический сад, отказались от экскурсии в Севастополь ради лишнего дня у моря, хотя наши палатки стояли почти на берегу, и купаться можно было часами. Я чувствовал, что благополучие в группе зависит не только от меня, но и от тех сильных и авторитетных ребят, о которых уже упоминал.
Не вступая в конфликты с товарищами, эти ребята пользовались маленькими привилегиями с молчаливого согласия остальных. Только они могли опоздать на зарядку или на вечернее собрание, задержаться у моря, оставив с собой нескольких девочек, - словом, делать то, что не позволялось другим. И возглавлял эту самостийность наш командир Коля Голиков, несколько своеобразно понимавший серьезность своей высокой должности. Скажем, возвращается компания с пляжа.
- Почему опоздали ? - спрашиваю.
- Не надо, Виктор Яковлевич, - Голиков кривит губы с чуть заметной снисходительностью. - Я за них отвечаю. Подумаешь, задержались на десять минут.
Пару раз говорил с Колей наедине, но он заводился и цедил что-то о моих придирках лично к нему.
Я видел, что теряю какие-то нити управления, пусть не главные, в мелочах, и что голос друзей Голикова в спорных вопросах все чаще становится решающим. В той же Ялте после прогулки по набережной и знакомства с магазинами я предложил поехать в дом-музей А.П.Чехова. Еще никто не успел возразить или согласиться, как один из авторитетных парней громко сказал:
"Нам и в школе этот Чехов вот где сидит!" Поездка не состоялась.
И все-таки я не мог обойтись без помощи Голикова и его друзей, и они понимали это. Начала складываться ситуация, выстраиваемая по житейскому принципу: "Мы вам, вы нам". Мы вам - порядок в группе, вы нам - послабления в режиме.
Пятнадцатью годами позже с нами в Крым выехала группа соседней школы, и я видел, как несколько старшеклассников, так называемый актив, постепенно отстранили учителя от руководства и начали насаждать среди товарищей жестокие уличные законы. Сначала учитель не обратил внимания, что командир и присные его даже не утруждают себя подойти к дежурным за едой. За них это делали другие, обслуживая руководящий состав в первую очередь. Разумеется, свои миски "актив" тоже не мыл. При мне один из парней ткнул принесенную ему миску под нос мальчишке:
- Это что ? А ну бегом перемой!
Я остановил мальчишку и подошел к парню:
- Встаньте, пожалуйста.
- Чего ?
- Я говорю - встаньте, пожалуйста.
Парень медленно приподнялся:
- Ну ?
Я протянул ему миску:
- Вон он, ручей, и будьте добры, пойдите, сполосните посудину.
Вступать в пререкания с безукоризненно вежливым джентльменом парень не решился. Он только передернул плечами и побрел к ручью.
