А у нас всю прошлую неделю в газетах все полосы были заполнены траурными известиями и соболезнованиями. В субботу состоялись похороны товарищей Маленкова и Берии. Генерала Василия тоже похоронили. Всё это делалось в спешке из-за напряжённой международной ситуации.
Как там Сталин перенёс смерть сына?
А в Пекине и Пхеньяне был объявлен недельный траур. На похороны Мао собралось больше миллиона человек. В Пхеньяне же начались разборы завалов в городе. По предварительным оценкам, кроме членов корейской верхушки и делегаций СССР и КНР, погибло и пропало без вести около ста тысяч человек. Про судьбу Императорской семьи нигде не сообщалось.
Лежу в тёмной палате. Смотрю, как тогда в 2005-м на потолочные узоры.
Жизнь. Зачем ты так со мной? Я же пришёл спасать людей… А тут, сто тысяч разом. Ведь если б настина самоходка была бы на фронте, то американцы вошли бы в Сеул и не было бы Взрыва? Как же так? Это что же?…Дорога в ад вымощена благими намерениями? Спасая одних, убиваю других? Как мне теперь жить? Что? Вот так просто, всё забыть и идти дальше по Золотому Пути?… Да, нашей стране, нашим людям нужны эти Победы, это Золото. Они такое выстрадали… Как там Анечка говорила? Нас не нужно жалеть… Что-то я нюни распустил… Сам себя жалеючи… Спать! Спать! Подумаю об этом завтра…
18 июля 1950 года.
На мою выписку пришли: Колобок, что понятно, Маша, что не понятно, но, судя по заскокам девушки, допустимо, а также Мстислав — ни к селу, ни к городу. Пока я, сняв пижаму, натягивал трусы и майку, Маша, ничтоже сумяшеся, разглядывала моё измученное больничной диетой тело, а Колобок, краснея, разглядывал бесстыжую Машу. Лёва же по-эстетски впитывал картину моего заголения под машин интерес и колобково смущение.
Я поначалу помогал мажору подъедать мамины передачи, но когда увидел с какой благодарностью Даша принимает от своего парня отданную для её детей еду…, то решил питаться в столовой. Пусть невкусно, зато не растолстеешь, да и Вовке с Наташкой больше достанется.
А вот и Даша. Легка на помине. С кривой улыбкой здоровается со стиляжной Машей, кивает Колобку и Мстиславу. Достаёт для своего любимого свежий творог, орехи и печёночные блинчики, рецепт которых я подсказал снайперше в прошлый раз. Лёва, как сто дней не жрамши, накидывается на еду, и Колобок сглатывая слюну, переключает внимание с машиных полушарий на лёвину тарелку…
Под чмоканье мажора, Мстислав наконец выдаёт зачем пришёл. Ансамбль «Акварели», что организовали после войны парни из Городка Художников, имел исторических соперников в лице свинг-бэнда «Лапидус», организованного писательскими чадами в посёлке Переделкино. В последнюю субботу сентября эти два коллектива каждый год встречались, чтобы поразить соперника и зрителей музыкальными новинками, как своими так и скопированными. Причём у «писателей» было в составе больше «консерватОрских» и инструменты были получше. Теперь же, с появлением у «художников» двух электрогитар, шансы, наконец-то победить «писарчуков», становились реальными. Мероприятие, проходившее в районном доме культуры и маскировавшееся под концерт «Нам песня строить и жить помогает», вызывало живой интерес у студентов нескольких московских вузов, которые, взяв палатки, устремлялись и воздухом подышать и послушать музыкальные новинки…
Мысль Мстислава была понятна. Одну песню у меня он уже слямзил. Такой у соперников и близко не было. Он хотел ещё одну, а лучше две. Чтобы уж наверняка…
— А что мы с этого будем иметь? — спрашиваю, мечтающего прославиться, Мстислава.
Он, оглядывает всю нашу честнУю компанию и, говорит:
— Ну, летний домик для вас снимем…
— А выпить-закусить будет? — интересуется мой сосед-халявщик.
— Ну, организуем… Но, и вы уж тогда, поучаствуйте… Танец оригинальный или песня там… — торгуется Мстислав.
— Конец сентября? — оживляется Лёва, — Мне как раз спицы снять должны. Я тоже буду…
Раскланиваюсь с убегающим поделам музыкальным «художником» и двигаю с Машей и Васечкой в общагу.
Заходим. Тётя Клава подскакивает с подложенной на стул подушки, и, тряся бумагой, улыбаясь, бормочет:
— Пляши, Юра. И ты, Вася, пляши. И ты, как тебя? Маша? И ты пляши… Живая. Живая она. Пишет из госпиталя. Поранена была сильно. Но всё цело. Контузия только.
Васёк обнимает тётю Клаву, начавшую плакать. Маша забирает письмо из рук расчувствовавшейся комендантши и протягивает его мне, севшему от неожиданного поворота на подвернувшийся стул.
Любопытные у меня соседи… Ну, да ладно. Итак, вся жизнь навиду…
Смотрю дату на штемпеле — 10 июля. Неделю шло. Быстро. Итак, Настя пишет:
«Здравствуй, Юрка! Я — жива! В это трудно поверить. Я и сама толком не понимаю, что случилось. В тот день, как ты ушёл, мы из постоянного капонира переехали на запасную позицию под маскировочную сеть. Налёт был массированным. Накрыли наши позиции на обеих берегах у моста. По капониру нашему раз пять дали, раздолбив всё в порошок. Видимо, точно знали, где мы стоИм.
Мост наши почему то не взорвали, хотя он был заминирован. Вероятно, предательство. На мост вначале лёгкие американские «Чаффи» вышли, а за ними более солидные «Шерманы» поползли. Ширина реки здесь около километра. Я объяснила экипажу, что будем вести огонь в движении, либо с коротких остановок. Корпус то у нас внизу от Т-54 крепкий, а вот башня «картонная». Только пули да мелкие осколки держит. Поэтому, останавливаться нельзя — нас даже лёгкий «Чаффи» на ура пробьёт.
По первым двум мы удачно попали. Они сразу задымили, стопорнув колонну. Потом мы крутились по берегу ужом, стреляли. Пару раз так скрежетало по броне, аж душа в пятки уходила. Но, девушки просто делали, то, что нужно. Потом в нас попали. Я, честно говоря, отключилась на какое-то время. Оглушило так, что не слышала, что мне Пак кричит в перерывах между перезаряжанием. Очухалась я, осмотрелась из люка. Наша мехвод что-то чинила с двумя нашими девушками. Там, вероятно, было нужно кувалдой выбить какой-то стопор из ходовой. Пока они выбивали, в девчонок попала очередь из крупнокалиберного. Без шансов. Не буду описывать… Мехвод сдёрнула нашу «ласточку» очень вовремя. Танки почти до выезда с моста доползли. Мы в упор расстреляли двоих и тут в нас снова попали. Да так, что мы подпрыгнули до неба. Я этого не помню. Это мне в госпитале раненный сержант из охраны моста рассказывал. Приходил поклонится ко мне за экипаж…
В себя я пришла от боли, когда с брони упала на землю. Словно меня кто-то стащил. Самоходка уже не урчала и еле долбила по мосту. Видать, кто-то один уцелел… А меня тащила санитарка в нашей довоенной белой неуставной гимнастёрке. Тяжко ей было, упиралась она худенькая, пока тащила меня и всё бормотала между матами какой-то детский бред про Любочку. Я не видела лица. Да и руки её на моём комбезе, то появлялись, то исчезали… Словно в телевизоре плохо настроенном… Дотащила она меня под обстрелом до дороги и куда-то исчезла. Я, честно говоря, это слабо помню. Видела, как бомба рванула перед самоходкой и машину накрыло огнём. Слышала, как визжала младлей Пак, пытаясь выбраться из пламени… Очнулась, когда генерал Пак меня на руках из боя выносил. А в санитарной машине, когда мою ладонь разжали, то в ней оказалась мандаринка…
Надеюсь ты не пострадал? Мне, говорят, ещё пару недель лежать в госпитале. На наш экипаж подали представление на Героя. Говорят, что если бы не мы, то город бы не удержали… Ты мне пиши на госпиталь. Они перешлют, если выпишусь. Как же хорошо жить! Я тебя люблю, Юрка!»
Спасибо тебе, Анечка! Ты — лучший человек, которого я встречал в жизни! Прости, что порой вёл себя с тобой, как последний козёл. А ты, значит, теперь Ангел? А тебя не накажут, что ты в земные дела вмешалась? Ничего?… Пусть там в своём раю привыкают, что готова на всё, чтобы спасти человека! А мы? Мы с вами дорогие мои читатели? Готовы ли мы хоть чем-то пожертвовать, чтобы спасти бездомного ребёнка, замерзающего бомжа или упавшего в лужу старика, что не может вытащить из кармана свои таблетки?
