Нехотя я кивнула.

— На самом деле я боюсь не тебя. Я... не доверяю себе в том, как сильно я хочу тебя.

Он наклонил голову, на его широком лбу проступили складки замешательства. Я не смогла сдержать порыв нерешительно протянуть руку, чтобы провести пальцем по вмятине.

— Иногда я думаю, доверяешь ли ты себе вообще. Non ti preoccupare, не волнуйся, я научу тебя доверять себе так же, как я доверяю тебе.

— Ты хочешь заработать сотрясение мозга еще до того, как мы приземлимся? — воскликнул Фрэнки, когда самолет заметно снизился при снижении. — Усади свою большую задницу, босс.

Данте бросил на него взгляд через плечо. Когда он снова посмотрел на меня, его глаза были горячими и торжественными.

Доверие — это то же самое, что и любовь?

Потому что я любила его.

Господь знал, что я любила этого человека с оливково-черными глазами и золотым сердцем больше, чем что-либо другое в моей жизни.

Но доверие? Я так давно не доверяла никому новому, что сомневалась, способна ли я вообще на это.

Я глубоко вдохнула сквозь зубы и медленно кивнула.

— Я доверяю тебе. Io sono con te.

Я с тобой, сказала я, повторяя слова, которые он сказал мне во время той ужасной погони на Стейтен-Айленде. И я была. К лучшему или худшему, я была с Данте Сальваторе, мафиози и разыскиваемым беглецом.

Теперь мне оставалось только понять, кем я стала.

— Bene (пер. с итал. «хорошо»).

Его лицо расплылось в широкой, великолепной ухмылке, которая вырвала дыхание из моих легких.

Удовлетворенный, он вернулся на свое место, пристегнул ремень безопасности и повернулся, чтобы поговорить на низком итальянском с Фрэнки.

Я слушала их, глядя на свои бедра, где ремень кобуры был едва различим сквозь ткань. Холодный металл пистолета слегка нагревался о мою плоть. Меня должно было нервировать скрытое ношение оружия. В Штатах это было незаконно, и я никогда в жизни не носила при себе оружия мощнее перцового баллончика.

Но вес этого оружия был приятным.

Я шла в логово льва, и мне нужно было все оружие, которое я могла достать. Не только для защиты себя, но и для защиты Данте, даже для защиты Фрэнки и остальных участников команды Данте, которые за последние несколько месяцев стали для меня чем-то вроде семьи.

Любовь Данте пронзила меня до глубины души, разрушив все предвзятые представления о правильном и неправильном, даже о собственной личности и желаниях. Я собиралась сойти с этого самолета новой женщиной, и впервые в жизни меня взволновало отсутствие предусмотрительности и структурированности.

Поэтому, когда самолет плавно приземлился на частной взлетной полосе за пределами Неаполя, я взяла предложенную Данте руку с широкой улыбкой, которая заставила его моргнуть.

Я все еще улыбалась, когда стюардесса открыла дверь, и я шагнула под слепящее солнце зимнего дня середины утра в моем родном городе. Это было то самое солнце, которое ослепило меня всего на мгновение.

В это мгновение я услышала серию механических щелчков, будто замки задвигаются на место.

Я нахмурилась, моргая от солнечных лучей, но Данте уже притянул меня обратно к своей груди, а затем слегка отстранился.

Наконец, я поняла, почему.

Щелчки были не поворотом замков.

А серией заряжаемых пистолетов.

— Ciao, дон Сальваторе (пер.с итал. «здравствуй»)!

Кто-то тепло позвал по-итальянски человека, который вышел из скопления вооруженных солдатов и направился к лестнице, ведущей к самолету.

Данте не шелохнулся, пока невысокий, полноватый мужчина с бриллиантами в обоих ушах поднимался по лестнице и остановился перед нами. У него были маленькие темные глаза, блестящие, как нефтяное пятно, и просто сальные. С веселой ухмылкой он поднял массивный пистолет в левой руке и прижал его так высоко, как только мог дотянуться Данте, прямо к мягкой нижней части подбородка.

— Benvenuto a Napoli. (пер. с итал. «добро пожаловать в Неаполь»)

Добро пожаловать домой.

Глава 3

Данте

Рокко Абруцци был типичным мафиози. Его интересовали деньги, девушки и власть. У него было две бывшие жены и одна нынешняя, каждая моложе предыдущей, а также две любовницы, которых он держал на разных концах города. Одна из них была стильной, другая дрянной, что было характерно для Пьяцца Гарибальди, где процветала грязная часть города (прим. «Пьяцца Гарибальди» одна из самых популярных и оживленных площадей Неаполя). Он вырос в глубокой нищете, как и многие солдаты Каморры, но причина, по которой он процветал и поднимался по карьерной лестнице, когда многие этого не делали, заключалась в том, что у Рокко имелась злая жилка шириной в километры. Он любил бить своих жен, сам наносить удары, хотя доны, как правило, никогда не выполняли собственные заказы на убийство, и его уличные бандиты называли его «Скалистый Рокко», потому что он мог избить человека только за то, что тот не так на него посмотрел.

Он был опасен не потому, что был умным, а потому, что не был таковым.

Он был вспыльчив и быстр в реакциях, как испуганная гремучая змея. Его боялись, а не почитали, но в Неаполе этого было достаточно, чтобы обеспечить себе чертову тонну власти.

Когда мы с Торе уехали в Нью-Йорк, мы повысили «Бон-Бон» Флавио Маркони до должности capo dei capi (пер. с итал. «капо всех капо»).

Два месяца спустя Бон-Бон лежал на дне Неаполитанского залива, а Рокко Абруцци, капо, известный своей жестокостью и прибыльными азартными играми, внезапно стал королем мафиозных королей.

Это не очень хорошо для меня.

Рокко никогда не любил Торе. Он считал его мягкотелым, потому что тот пытался защитить женщин Ломбарди от азартных долгов Симуса и вытекающих из них наказаний.

Рокко ненавидел меня.

Я был моложе, здоровее и следующим в очереди на трон преступного мира. Однажды, много лет назад, Рокко потушил сигару о мою руку во время игры в покер. Мне было двадцать с небольшим, я был молод и еще не остыл после того, как присоединился к работе с Торе.

Я не вздрогнул и не настучал.

Вместо этого я обыграл Рокко в его игру в покер и ушел с круглым ожогом на коже большого пальца, чтобы напомнить себя о другом долге, который он однажды оплатит.

Я по-прежнему намеревался отомстить, но весь мой план зависел от благосклонности дона Абруцци.

Поэтому, когда он прижал пистолет к моему лбу и улыбнулся в лицо, как безумец, я не свернул ему шею за то, что он угрожал мне и напугал Елену так, как мне хотелось. Вместо этого я позволил своим рукам упасть с напряженной фигуры Елены и медленно, но целенаправленно двинулся вперед, целуя Рокко в одну вялую щеку, а затем в другую.

— Ciao, fratello mio (пер. с итал. «привет, брат мой»), — пробормотал я старшему мужчине, почтительно приветствуя его. — Очень приятно снова оказаться на итальянской земле. Какой теплый прием вы нам устроили.

Глаза Рокко сузились так, что почти скрылись под его нависшими бровями.

— Ты издеваешься надо мной, Сальваторе?

Я невинно моргнул.

— Я много кем был, дон Абруцци, но идиотом не являюсь уже много лет.

Он долго изучал меня, затем посмотрел через мое плечо на Елену, его черты лица застыли при виде ее красоты.

— Кто у нас тут, а? Подарок для хозяина? — осмелился спросить он.

Я глубоко вдохнул через нос, руки дрожали от желания вцепиться в его мясистую шею.

— Нет.

— Не представишь меня? — потребовал он, его взгляд снова стал кислым, когда он перевел взгляд на меня. — Я имею право знать, кто находится на моей территории.

Времени на раздумья не было. Я проклинал себя за то, что не поговорил с ней об этом в самолете, но я не хотел перегружать Елену, когда последние сорок восемь часов ее жизни состояли из похищения, стрельбы в отца и побега с преступником.

Вот почему любовь может сделать человека слабым.

Я поставил ее комфорт выше ее безопасности и теперь расплачивался за это.