Но Кружек не слушал. Он смотрел куда-то вдаль, словно во сне, и в его голове крутился всего один вопрос.

– Чашек, что Старина Чайник имел в виду под «проклятием горы»? Что он имел в виду, Чашек? – спросил он.

Ах да, проклятие. Чашек настолько разволновался, сев в автобус, что совершенно о нём забыл.

– Кто знает? Скорее всего, какая-нибудь дурацкая старая легенда, – ответил он брату. – В лагерях постоянно рассказывают такие байки – это тоже часть веселья. Просто подожди и посмотри. Уверен, нас попытаются напугать какой-нибудь чушью о старом проклятии, как только мы приедем в лагерь. И как только тебя ею напугают, можешь смело идти в столовую и намазывать её на бутерброд, потому что чушь эта не простая, а на постном масле!

Чашек, как старший брат, знал всё о таких вещах, так что Кружек сразу почувствовал себя намного лучше. Что же касается Чаши…

– Столовая? – спросила она.

– Ну да, там, где нас кормят.

– Звучит аппетитно, – сказала Чаша.

Примерно в это время автобус наехал на ещё один ухаб, и все подскочили на местах, словно зёрнышки попкорна на горячей сковородке.

– Кстати, насчёт «звучит», – проговорила Чаша. – Звучит что-то этот автобус не очень.

– Да и выглядит не очень, – добавил Кружек.

– И пахнет не очень, – добавили все, у кого был нос.

Чашек тоже думал об этом же. Он не знал, почему, но думал, что автобус должен быть таким же потрясающим, как и всё остальное в лагере Вопплер-Крик. Но у этого автобуса шины были почти лысыми, бамперы шатались, рессоры проржавели, а пахло в нём как от горящей бейсбольной перчатки. Кроме того, с борта отвалилось несколько букв, так что надпись гласила, что едут они в лагерь опп ер-кри, что звучало как-то совсем уж несуразно. Ну, или же они на самом деле сели в другой автобус и на самом деле едут в ЛАГЕРЬ ОПП ЕР-КРИ.

Мотор звучно рыгнул, и весь автобус заполнило чёрным дымом.

«О, пожалуйста, пусть ЛАГЕРЬ ОПП ЕР-КРИ действительно существует», – подумал Чашек.

Когда дым рассеялся, друзья бросились к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Оглянувшись назад, они увидели, как исчезает вдали их маленький городок. Они ехали по загородной дороге, и вместо домов и зданий видели цветы, лужайки и деревья. День стоял чудесный, и одного взгляда на прекрасные пейзажи Чернильных островов им хватило, чтобы снова обрадоваться, что они едут в лагерь.

– Знаете, этот автобус не так уж и плох, – сказала Чаша. – Надо только немного развлечься. Эй, слушайте, может быть, сыграем в «Глянь-ка, глянь-ка»?

Все пассажиры автобуса, как один, вскочили на ноги, затопали, захлопали в ладоши и радостно закричали. Нет лучшего способа убить время, чем выглянуть в окно и намёками попытаться рассказать остальным, что ты там видишь. Но едва Чаша открыла рот, чтобы сказать: «Глянь-ка, глянь-ка, я вижу что-то круглое как печенька», её перебил водитель, особенно громко прокашлявшись.

– Ну уж нет, барышня! – сказал Квинт и улыбнулся (такое впечатление, что впервые в жизни). – Правило номер девятнадцать!

Чашек, прищурившись, посмотрел на жёлтый лист. Да, в самом деле:

Все дружно застонали. Они уже начали думать, что долго сидеть в автобусе – не так и весело, как им поначалу казалось. Можно же попробовать хоть что-то? В окнах мелькали дорожные столбы; они пытались развлечь себя рисованием на лицах, пальчиковыми куклами, вязанием, выдуванием из стекла, чечёткой, высокой кухней, боулингом и даже реконструкцией великих морских сражений, но каждый раз Квинт поднимал руку, хмурился и строго показывал на жёлтый лист.

– Этот водитель становится настоящей занозой в специализированном устройстве для сидения, – сказал Чашек.

Кружек кивнул, потому что был совершенно с ним согласен. А вот Чаша просто ухмыльнулась.

– Оставьте его мне, – сказала она.

Подмигнув ребятам, она сползла со своего сиденья. Вдруг она появилась в дальнем конце автобуса, одетая в короткую курточку и маленькую плоскую шляпку.

– Телеграмма! – воскликнула она.

А потом снова исчезла. Через секунду Чаша появилась в другом ряду.

– Телеграмма!

А потом в следующем.

– Телеграмма!

За несколько секунд она успела выскочить из шести чемоданов, трёх ланчбоксов и даже бардачка. Квинт стрелял глазами с места на место, пытаясь найти её, но она всегда оказывалась чуть быстрее. А потом, когда он окончательно упустил её из виду, послышался громкий БАМ!

Чаша сидела на лобовом стекле. «Телеграмма!» – безмолвно произнесла она.

Квинт даже не заметил, как она уселась прямо на руль.

– Телеграмма для мистера Квинта, – сказала она.

– Мистера Квинта? О, да это же я!

Нельзя укорять водителя за то, что он так разволновался. Такие недружелюбные люди, как Квинт, редко получают хоть какую-то почту, не говоря уж о телеграммах. Он быстро расписался в ведомости, и Чаша, как настоящий профессионал, протянула ему аккуратно запечатанный конверт.

– О боже, о боже, о боже, о боже, о боже! – пропищал Квинт и потянулся к телеграмме.

И тут Чаша отдёрнула её.

– О-о-о-о-о, вы только посмотрите, – сказала она. – Как прискорбно. Я бы с большим удовольствием отдала её вам, но – чёрт побери! – это против правил!

И она сунула конверт обратно в карман.

– Подождите! – взмолился Квинт. – Здесь, должно быть, какая-то ошибка.

Но Чаша покачала головой и показала на важный жёлтый лист с тридцатью восемью важнейшими и серьёзнейшими правилами. Что такое? Вы думали, что важнейших и серьёзнейших правил было всего тридцать семь? Ну-с, поздравляю, вы совершенно правы. Их было всего тридцать семь, но когда Квинт посмотрел в список, он увидел, что в самом низу что-то приписали ярко-красным карандашом.

Лицо Квинта стало цвета перезрелого помидора. Он что-то пробормотал. Потом заворчал. Потом ощетинился, ощерился и даже заколдобился.

– Правила, шмавила! – наконец сказал он и разорвал жёлтую бумагу на миллион кусочков. – А теперь дайте, дайте, дайте, дайте, дайте, дайте!

Чаша улыбнулась и протянула ему конверт. Квинт нетерпеливо вскрыл его, и, когда он это сделал…

Из конверта выскочил ансамбль «Четыре Мела». Видите ли, четыре Мела – Мел, Мелвин, Мелрой и Мелберт – были очень знаменитым парикмахерским вокальным квартетом. Вы, скорее всего, о них слышали (а если нет, то вам надо больше времени проводить в музыкальных парикмахерских). И, поскольку это была поющая телеграмма, Мелы тут же во весь голос запели глупую дорожную песенку.